Большая игра в средней азии. Центральная Азия: «Великий шелковый путь» и «Большая игра» — лишь мифы, далекие от реальности

Каков замысел у сильных мира сего и как пересекаются их интересы на пустынных просторах Центральной Азии?

Завен Авагян

«Если бы только британское правительство играло в Большую игру: если бы оно радушно помогло России получить то, на что она имеет право рассчитывать; если бы мы только пожали руки с Персией; если бы получили всю возможную компенсацию своих потерь от узбеков; если бы заставили Бухарского эмира быть справедливым с нами, афганцами и другими узбекскими государствами».

В этих строках британского писателя, путешественника и разведчика Артура Конолли , написанных в разгар первой англо-афганской войны, заключена вся квинтэссенция вековой борьбы за Центральную Азию. Война окончилась катастрофой для Британии. Во время кабульской резни из 16.000-го гарнизона выжил только один солдат. Вскоре после этих событий по приказу эмира Бухарского был казнен офицер бенгальского кавалерийского полка А. Конолли. Но придуманная им фраза “Большая игра”, в ту пору ознаменовавшая масштабное геополитическое противостояние в Центральной Азии двух великих империй - Британской и Российской - дожила до нас, ни на йоту не потеряв свою остроту и актуальность. Распалась последняя из империй, завершилась еще одна бесславная афганская кампания, сам мир изменился до неузнаваемости, и новый этап “Большой игра” только начинается. Что ищут сильные мира сего в этом Богом забытом краю, вдали от основных торговых путей и экономических полюсов мира? Каким образом пересекаются их интересы? Кому достанется сердце Евразии?

В XXI веке экономическое могущество и финансовая мощь становятся все более важными компонентами военно-политической господства. Именно по этой причине обеспечение высоких темпов роста ВВП и стабильности экономической модели является краеугольным камнем программы любой политический системы, претендующей на первенство в новом миропорядке. Чудес, как известно, в мире не бывает, экономика в этом отношении далеко не исключение. И для поддержания достаточно высоких темпом роста валового продукта одних инноваций не достаточно, нужны доступные ресурсы и рынки сбыта.

После того, как Великий шелковый путь пришел в упадок, о Центрально-Азиатском торговом маршруте, казалось, позабыли на долгие века, и сегодня находясь в значительном отдалении от ключевых морских портов ЦА считается одним из наименее интегрированных в глобальную экономику регионов планеты. В то же время о колоссальных запасах углеводородных и минеральных ресурсов в недрах средне-азиатских республик известно уже давно, однако существуют вполне объективные причины на пути к их освоению, среди которых: относительная закрытость этих стран (до недавних пор), их удаленность от мировых промышленных центров, малоразвитая транспортная инфраструктура, хроническая нестабильность в соседнем Афганистане, замороженные конфликты внутри региона и многое другое. Но времена меняются, и богатая ресурсами Центральная Азия, через которую пролегает ближайший путь из Европы в Азию, не могла оставаться в забвении слишком долго. Там, где влияние России еще недавно казалось незыблемой, постепенно появляются новые игроки. В этом есть как свои преимущества, так и недостатки. На востоке восходят Индия и Китай, ЦА интересуются Япония, Евросоюз и США - а это, между прочим, крупнейшие экономики мира (в то же время, было бы абсолютно неверно заявлять, что сами страны региона являются простыми ‘пешками’ в большой игре и не ведут свою собственную партию). Всех этих друзей объединяет вера в экономическое развитие, интеграцию и процветание Средней Азии, однако, как это часто бывает, у каждого из них свое собственное ведение сути и судьбы этих процессов.

США и ЕС

Напрашивается вопрос: каков же все-таки замысел у сильных мира сего и как пересекаются их интересы на пустынных просторах Центральной Азии? Начнем, пожалуй, с США. После вывода войск из Афганистана, влияние Соединенных Штатов в регионе заметно ослабло. Администрация Обамы сосредоточилась на Азиатско-Тихоокеанском регионе, уделяя все меньше внимания Средней Азии. Такая тенденция, скорее всего, продолжится и после Обамы. На данном этапе единственный масштабный интеграционный проект США в регионе - CASA1000, стоимостью 1,2 млрд. долларов. Это проект строительства дамбы на руслах рек Амударья и Сырдарья в Киргизии. Сгенерированную электроэнергию предполагается продавать через территорию Таджикистана в Афганистан и Пакистан. По мнению сторонников CASA1000, проект поможет преодолеть энергетический кризис в этих странах, одновременно стимулируя экономический рост и интеграционные процессы в регионе. Насколько целесообразно строительство дамбы в регионе, который находится на пороге кризиса нехватки воды? Зачем Киргизии продавать электроэнергию, если страна является чистым ее импортером? Не возникнет ли конфликт между Таджикистаном и Киргизией на счет условий транзита? Не возникнет ли конфликт между этими странами и Узбекистаном, который находится ниже по руслу, а также испытывает нехватку воды? Все эти вопросы пока что остаются без ответа.

CASA1000 - это попытка связать экономическими узами Центрально-Азиатские республики с Афганистаном и Пакистаном. На первый взгляд может показаться, что США преследуют цель ослабить влияние России в регионе. Однако, замысел намного масштабнее. Идея заключается в том, чтобы наладить коммуникацию между Средней Азии и мировым рынком. Проще говоря, чтобы получить доступ к ЦА, нужен выход к мировому океану, а если точнее к Аравийскому морю через Пакистан. Но планы США изначально имели один существенный недостаток: они недооценили власть Талибана в Афганистане. Может ли Иран после снятия санкций стать этим мостом? Вполне возможно.

Если Америка делает ставку на выход к морю, то Китай развивает сухопутные коммуникации. Заместитель госсекретаря США А. Блинкен недавно заявил, что инфраструктурные проекты Китая полностью вписываются в их собственное ведение развития Центральной Азии. Вывод войск из Афганистана означает, что перспективы нынешней американской стратегии по Центральной Азии весьма туманны. Более США уступают ЦА Китаю и России, при этом рассчитывая на укрепления авторитета Китая и ослабления влияния России. Это отнюдь не означает, что Штаты не будут приветствовать новых и особенно союзнических игроков в регионе как, например, ЕС, Индия или Япония.

Евросоюз рассматривает Центральную Азию, в первую очередь с точки зрения собственной энергетической безопасности. В условиях, когда внутренняя добыча энергоресурсов в ЕС сокращается, растет зависимость от внешних поставщиков. Европа окружена богатыми нефтегазовыми регионами, однако нестабильность в Северной Африке и на Ближнем Востоке в купе с украинскими событиями, когда поставки российского газа в очередной раз оказались под угрозой срыва, да еще и охлаждение отношений с самой Россией, заставили ЕС всерьез задуматься об альтернативных источниках и маршрутах поставок энергоресурсов, вспомнить о «Южном газовом коридоре». Проект ЮГК предполагает строительство сети газотранспортной инфраструктуры, связывающей месторождения в Азербайджане, Туркменистане, возможно также Узбекистане и Казахстане с европейскими рынками в обход России. Не далее как в начале этого года М. Шефчович, еврокомиссар по энергетике, заявил, что рассчитывает на первые поставки туркменского газа в ЕС уже в 2018. Трудно судить, насколько реалистичны эти сроки, ведь статус Каспийского моря до сих пор не определен, и вряд ли этот вопрос будет решен в ближайшие годы в силу объективных причин. Более того идет милитаризация Каспия, страны региона опасаются как бы не пришлось доказывать права на свой кусочек моря силой оружия. С другой стороны среднеазиатские республики ищут альтернативы и новые возможности для себя, развивая отношения с ЕС. Однако, пока вовлеченность Евросоюза в Среднюю Азию остается ограниченной, в том числе и из-за возрастающей нестабильности в восточных районах Турции, населенных преимущественно этническими курдами. Напомним, что за август участок газопровод “Баку-Тбилиси-Эрзрум” в Карсе был взорван дважды.

Япония

Теперь переместимся с Запада на Восток, где три крупнейшие экономики Азии - Китай, Индия и Япония - строят свои планы проникновения, укрепления и освоения Центральной Азии. О масштабах китайских инвестиций в регионе ходят легенды, и ни Индия, ни Япония не в состоянии бросить вызов Поднебесной. А Пекин не горит желанием пускать в регион соседей, один из которых в будущем может стать потенциальным соперником, а другого, мягко говоря, недолюбливает. Да и соседи тоже до недавних пор не особо стремились к богатствам ЦА, не будучи воодушевленными высокими горными хребтами, конфликтными зонами, недружелюбием транзитных стран и непростыми теократическими режимами, как железобетонная стена опоясывающими регион. Наступают новые времена. В международном сообществе заговорили о скорой отмене санкций против Ирана - в стене появляется брешь. Не воспользоваться случаем, было бы весьма неосмотрительно как со стороны Индии, так и со стороны Японии. Ведь другой такой возможности может и не будет. Кому как не им быть заинтересованным в освоении Централь Азии, особенно сейчас, когда после ухода американцев в регионе образовался некий вакуум власти, и идет процесс перераспределение влияния. Ни Индия, ни Япония не заставили себя долго ждать.

Примечательно, что о взаимоотношениях между Японией и Центрально-Азиатскими республиками говорится весьма немного, между тем страна восходящего Солнца уже более 10 лет ведет последовательную работу над укреплением своих позиций в регионе.

Средняя Азия становится все более важным направлением японской дипломатии. Недавно стало известно о запланированном в октябре турне премьер-министра Синдзо Абэ по всем странам региона. Это первый визит главы правительства Японии в ЦА почти за 10 лет. Ожидается, что энергетика будет основной темой встреч господина Абэ с лидерами ЦА.

Почему Абэ решил посетить регион именно сейчас? Самая главная причина, конечно же, авария на АЭС Фукусима-1, за ночь поменявшая энергетическую стратегию страны. Были закрыты почти все атомные станции, которые обеспечивали 30% энергопотребления в стране. Япония перешла на СПГ и уголь, выросла зависимость страны от внешних поставщиков. Вторая, не менее важная причина, соперничество с Китаем. Япония беспокоится, и не без основания, как бы Китай не монополизировал ключевые инфраструктурные объекты, в первую очередь, морские порты. Завладев ими, Китай завладеет торговлей через них, создавая преференции для своих компаний и не допуская других. В-третьих, появилось короткое окно возможностей, связанных с перспективами вовлечения Ирана в качестве транзитной страны. В-четвертых, косвенно помогая России в Средней Азии, Япония создает себе аргументацию в так называемой «Проблеме северных территорий».

Япония предлагает Средней Азии сотрудничество в формате «технологии в обмен на ресурсы». Страна уже заявила о своем желании инвестировать 2 млрд. долларов в порт Туркменбаши. Ранее также было достигнуто соглашения об участии японских корпораций в проектах строительной и нефтегазовой отрасли Туркменистана, как передает the Diplomat, общая стоимость контрактов достигает 10 млрд. долларов. Японские технологии ядерной и химической промышленности активно внедряются в Казахстане. И во время своего визита Синдзо Абэ, будет активно продвигать этот курс дальше.

Токио четко осознает: единственное, что можно сопоставить военной мощи России и экономическому могуществу Китая - это доступ к своим технологиям. Новые технологии, это именно то, в чем так отчаянно нуждается морально устаревшая промышленность Средней Азии.

Авагян Завен Ашотович - политолог, эксперт по вопросам энергобезопасности (Москва), специально для Информационного агентства .

Новая роль Казахстана и Узбекистана в стратегии США

«Большая игра» – термин, введенный в конце XIX – начале XX вв., обозначающий соперничество и колониальные захваты Британской и Российской империй в Центральной и Южной Азии. В фокусе событий находился Афганистан. О термине снова вспомнили в связи с распадом СССР и появлением новых республик Центральной Азии. С тех пор ситуация интенсивно развивалась. Сегодня любители геополитики говорят о новой Большой игре или «Большой игре 2.0, 3.0…». Применительно к региону это означает все ту же борьбу за ресурсы между глобальными игроками – США, Россией и Китаем – с той лишь разницей, что подобные геополитические конструкции – просто «оптика» – столь же старая, как и технологии времен первой Большой игры.

Новейшая история американо-российских отношений в Афганистане начинается собственно с распада СССР. Уход советских войск в 1989 г. не был уходом в полном смысле этого слова. Поддержка Наджибуллы, а после падения его режима в 1993 году – симпатии к моджахедской группе и правящей на тот момент Исламской партии Афганистана с преобладанием таджикского этнического элемента. Такого рода ставки практически неизбежны в этой стране, где этническое и даже племенное происхождение является маркером политического характера. Партия, возглавляемая Раббани и Масудом, все больше теряла контроль, в то время как иные группировки (например, во главе с Хекматьяром) требовали значительно большего, чем им предназначалось в рамках переходных правительств. Споры вылились в гражданскую войну, которая и породила движение Талибан.

Если вспомнить, кто в свое время финансировал и вооружал моджахедов во времена советской оккупации, то становится понятным, почему «призрак» США виделся во всех бедах и конфликтах Афганистана. Такова была российская оптика афганской проблемы. Но Соединенным Штатам, в сущности, не было дела до Афганистана еще с 1989 года. Холодная война завершилась. Кому действительно не давала покоя эта проблема, – это Пакистан.

Во времена советского военного присутствия Исламабад стал основным транзитером финансовой, материальной и военной помощи моджахедам. Средства шли колоссальные: США – USD 1 млрд в год, Саудовская Аравия – USD 800 млн. Пакистанская межведомственная разведка стала почти прибыльной корпорацией, которая стояла у истоков распределения такой «помощи». Лишившись донора, а также получив немало проблем с бывшими «подопечными» перед Пакистаном встала задача внутриафганского урегулирования.

Своеобразным «ответом» стало движение Талибан. Но и здесь дела обстояли отнюдь не просто. Пуштунское по своему этническому составу движение должно было помочь решить и пакистанскую проблему Пуштунистана, около 50% территории которого входит в состав Исламской Республики Пакистан. И не было афганского правительства, которое бы признавало пакистано-афганскую границу справедливой. Если говорить о демографической составляющей, то титульная группа в Афганистане пуштуны – это 47% населения (16 млн человек), в то время как в Пакистане пуштуны – этническое меньшинство – 15 % (30 млн человек). Если учесть, что пуштунские племена отличаются воинственностью, высокой мобильностью, ярко выраженной родоплеменной лояльностью и почти полным игнорированием государственных границ (по разным причинам включая народо-хозяйственные), то станет понятно, почему Исламабаду так важно иметь в лице Кабула надежного партнера или даже союзника.

Помощь и поддержка Пакистаном движения Талибан оказывалась исходя из двух соображений: обеспечение пакистанских интересов относительно вопроса о границе и выход на рынок новых независимых государств Центральной Азии.

Большая игра 2.0

Подавляющее большинство геополитических проектов имеют один существенный изъян: интересы средних и малых стран (субъектов) не включаются в анализ настоящего и проектирование будущего. Но, вступая в спор с любителями геополитики, хотела бы сказать, что глобальные игроки играют, хотя и играют важную роль, но не определяют ситуацию полностью.

Так было и с движением Талибан. Талибы строили Исламский Эмират Афганистана, но внутренних ресурсов оказалось недостаточно для поддержания лояльности всех сторон. Противников у движения Талибан в регионе и в мире было больше, чем сторонников. Три государства признали их легитимность – Саудовская Аравия, ОАЭ и Пакистан. Страны Центральной Азии в 1996 г. вместе с Москвой обозначали свою позицию по непризнанию Эмирата. Хотя, следует отметить, что и здесь не было единства. Туркменистан и Узбекистан в целом не отказывались от дальнейшего эпизодического сотрудничества, в то время как для Москвы установление талибами связей с сепаратистами Чечни исключало всякую возможность для признания их режима.

Жуткая практика использования норм «исламского права» талибами настроили против них все международное сообщество. Даже показательная борьба с наркоторговлей не помогла скорректировать их имидж. Разруха, отсутствие внешних источников финансирования, санкции и затяжная засуха и неурожай в 1999-2001 гг. привели к гуманитарной катастрофе. А союз Талибана с Аль-Каидой и лично Усамой бен Ладеном привел к политической катастрофе. Теракты в Найроби и Дар-эс Саламе в 1998 году, разрушение статуй Будды и теракты 11 сентября 2001 года – вот цепь событий, которые привели к массированному военному вторжению США в Афганистан и военному присутствию в странах Центральной Азии. Напомню, что речь идет о двух военных базах в Ханабаде (Узбекистан) и Ганси (Кыргызстан). Это принципиально изменило военно-стратегическую ситуацию в регионе.

Российская политическая и военная элита восприняла все это со смешанным чувством тревоги и облегчения. Москве довольно сложно было признаться в беспомощности перед наступающим радикальным исламизмом, всерьез и надолго изменившим политическую карту региона. На рубеже столетий Центральная Азия сотрясалась под ударами Исламского движения Узбекистана, только закончилась гражданская война в Таджикистане. Сил и средств не хватало на то, чтобы остановить проникновение террористических групп из Афганистана. Россия переживала дефолт 1998 года и его последствия, контртеррористическую кампанию в Чечне 2000 года.

Китай, в определенном смысле пользуясь ситуацией, объявил о создании Шанхайской Организации Сотрудничества (ШОС) летом 2001 года. Вторжение США в Афганистан уравновесило ситуацию, но грозило долгосрочными последствиями для всего региона, (включая и российские интересы).

Большая игра 3.0

Итак, «призрак» США материализовался. Началась длительная и сложная антитеррористическая кампания в Афганистане. Если следовать формальной истории, то она проходила в несколько этапов. Первый – установление контроля над столицей и частью страны (2001-2003 гг.), затем военная миссия НАТО (2003-2014 гг.) и с 2015 г. в – операция «Решительная поддержка», целью которой было оказание помощи правительству Афганистана в установлении контроля над страной. Если говорить об истинном положении вещей, то контроль так и не был установлен, так как расширение зон ответственности на юг и восток столкнулся с серьезным сопротивлением. Обещание Администрации Обамы завершить военную кампанию в Ираке и Афганистане подвигало американцев к прекращению миссии НАТО.

За все это время российско-американские отношения переживали подъемы и спады, хотя афганский вопрос являлся примером сотрудничества между странами. В частности, Россия получила солидный контракт на поставку топлива для военной техники. Но по мере вывода войск (а переходный период был определен с 2012 по 2014 гг.), отношения становились все хуже. Украинский вопрос – майдан, аннексия Крыма и конфликт на юго-востоке страны – за короткое время низвели российско-американские отношения до состояния «второго издания Холодной войны».

В 2013 г. Си Цзиньпинь в Астане представил миру свой проект, тогда именуемый «Экономические пояса Шелкового пути», а ныне «Один Пояс – Один Путь» (ОПОП). Стало ясно, что Китай рассматривает Центральную Азию как часть своей новой стратегии. Тем временем ситуация с ростом другого радикального исламистского проекта оказала существенное влияние на Афганистан.

В июне 2014 г. марш-бросок отрядов ИГИЛ из Сирии в Ирак поразил всех экспертов. Таких последствий гражданской войны в Сирии не ожидал никто, но, когда стало известно, что эта группировка была создана на территории Ирака еще в 2006 году, стало понятно почему их захваты носили такой впечатляющий характер. Идея Халифата, реализуемая ИГИЛ, рекрутировала все больше сторонников в свои ряды. Среди них были не только граждане Ирака, Сирии, Иордании и других стран региона, но и западных государств. Со временем стало известно, что среди боевиков Исламского государства много выходцев из бывшего СССР (Россия, Южный Кавказ, Центральная Азия). Боевики ИГИЛ стали проникать в Афганистан и вербовать в свои ряды молодых людей, но помимо этого отдельные группировки также стали приносить клятву верности новому эмиру Аль-Багдади. Среди талибов началось брожение.

Для Афганистана «часом икс» стал 2015 год. Военная миссия НАТО завершилась, но переход контроля над страной осуществлялся с проблемами. Шоком стало вторжение талибов в провинцию Кундуз на границе с Таджикистаном и захват столицы провинции. Это была не просто атака, но настоящая битва за город и одну из четырех важнейших военных опор присутствия НАТО на севере. Конфликт между ИГ и Талибан породил обманчивое представление о наличии поля для маневра у всех глобальных игроков. По слухам, были попытки заключить тактический альянс с Талибан против ИГ, который дал возможность движению получить оружие, а также участвовать в переговорах о будущем афганском урегулировании. К осени 2017 г. стало ясно, что талибы воспользовались переключением внимания на ИГ для укрепления своих позиций в стране.

Именно отношения с движением Талибан стали «камнем преткновения» между США и Россией. Американские военные обвинили российскую сторону в поставке стрелкового оружия талибам, в ответ прозвучало обвинение в переброске боевиков ИГ в Афганистан. Но в этой «мутной истории» надо уяснить одно: движение Талибан признано силой, с которой будут считаться в будущих переговорах по Афганистану.

Большая игра 4.0

Год назад, когда в Белый дом въехал Д. Трамп, представители экспертного сообщества США утверждали, что у нового президента нет внешнеполитической стратегии, но сегодня мы вполне можем себе представить эту стратегию.

К лету 2017 года стало ясно, что американо-российские отношения не будут улучшаться. В Вашингтоне набирал мощь скандал по вопросу вмешательства российских спецслужб в избирательный процесс. 2 августа Трампом был подписан Закон об ужесточении санкций в отношении России, Ирана и Северной Кореи, в котором Россия впервые со времен Холодной войны прямо называлась врагом. Санкционная часть закона еще не реализована, включая секретный список персон, которые подпадут под санкции на первом этапе. Белый дом пока взял паузу по этому вопросу, но исполнение закона неизбежно.

21 августа 2017 года была представлена новая стратегия по Афганистану, которая включала пять основных позиций: 1) увеличение военного присутствия (количество точно не указывается); 2) военные принимают решения о проведении операций на месте; 3) конечная цель – принудить талибов к мирным переговорам; 4) вынудить Пакистан отказаться от укрывательства глав террористических группировок (Хаккани); 5) цель – победа, а не построение государства.

По неофициальным данным, приводимым Washington Post , за год с декабря 2016 г. по декабрь 2017 г. количество американских военнослужащих увеличилось вдвое с 8,4 тыс. до 15,2 тыс. Планируется к весне 2018 г. переброска еще 1000 военных США для создания нового подразделения под рабочим названием Бригада поддержки силовых ведомств, которые должны напрямую помогать в борьбе с талибами.

В декабре 2017 г. была опубликована новая Стратегия Национальной безопасности, которая фактически обозначила основные контуры политики США на ближайшие годы. Южная и Центральная Азия в региональном контексте идет четвертой после Ближнего Востока. Суть этого направления заключается в том, что стратегическое партнерство с Индией дополняется иными партнерствами, в том числе с Пакистаном, которое обуславливается многими факторами. Одним предложением обозначен основной контрагент – Китай, который расценивается как вызов суверенитету южноазиатских и центральноазиатских наций в свете увеличения влияния за счет новой инициативы – ОПОП. Отдельно уделяется внимание интеграции Центральной и Южной Азии, а в военной сфере подчеркивается значимость региона в смысле транзита (переброска грузов в Афганистан, как и в 2001 г.) При этом из текста ясно, что ставка делается на Казахстан и Узбекистан.

В середине декабря прошла также встреча министров иностранных дел Китая, Пакистана, Афганистана на которой обсуждался вопрос строительства Китайско-пакистанского коридора развития (КПКР), в который включают Афганистан, являющийся составной частью ОПОП. При этом американскими военными с начала 2017 г. вбрасывается информация о появлении китайских военных на территории страны. Пекин подобную информацию не опровергает, но подчеркивает, что совместное патрулирование китайско-афганской границы (участок в 78 км) имело целью совместные антитеррористические учения.

Таким образом, мы можем констатировать начало нового раунда так называемой Большой игры или – игры 4.0. Существенным отличием этой игры будет включение таких государств как Казахстан и Узбекистан в качестве ее субъектов. Исламистов и Талибан свою жизнеспособность доказали, и, соответственно, с ними также придется считаться.

Продолжение следует

Добавить комментарий

Когда говорят о Центральной Азии как о месте «Большой игры» мировых держав или транзитном участке, связавшего Китай с Западом «Шелкового пути», страны региона рассматривают лишь как пешки на шахматной доске.

Такая точка зрения опровергается прошлым и настоящим региона. Но концепции «Большой игры» и «Шелкового пути» несут и вполне реальные риски, выражает уверенность профессор Назарбаев Университета Александр Моррисон в своей статье на eurasianet.org .

Всего лишь клише?

История Центральной Азии у многих ассоциируется с двумя вещами – что регион был сценой столкновения великих держав в XIX веке, известного как «Большая игра», а до этого в течение двух тысячелетий являлся центральной частью крупного торгового маршрута, соединявшего Китай с Европой и известного как «Шелковый путь».

Но современное понимание «Большой игры» и «Шелкового пути» является неверным. Эти термины стали клише, которые иногда используются самым абсурдным образом. Например, в начале нынешнего года в Астане – напротив университета, в котором я преподаю – открылся Mega Silk Way, самый крупный торговый центр в Центральной Азии. В центре расположилось множество ресторанов и дизайнерских бутиков. Также там имеются аквариумы с обитателями тропических морей и даже дельфинарий. Но расположен он примерно в тысяче миль к северу от предположительного маршрута «Шелкового пути». В общем, этот

некогда исторический термин превратился в повсеместный бренд

Хотя порой клише бывают полезны, помогая быстро понять какое-либо явление или упрощая сложное понятие, чтобы его мог ухватить непосвященный, клише относительно «Большой игры» и «Шелкового пути» являются намного менее невинными.

Эти два термина сегодня появляются в бесчисленном количестве книг и статей о регионе и часто используются для объяснения современных событий. Конкуренцию между Россией, Китаем и США за контроль в Центральной Азии называют «Новой Большой игрой», по аналогии с противостоянием между Британией и Россией в регионе в XIX веке. Китайскую инициативу «Один пояс — один путь» также позиционируют в качестве преемника древнего «Шелкового пути». Но все это анахронизмы, которые лишь запутывают, а не объясняют происходящее в современной политике.

Была ли «Большая игра»?

Примечательно, что «Большая игра» и «Шелковый путь» являются фразами европейского происхождения, возникшими в XIX веке. У этих фраз нет глубоких корней в языках или культуре народов Центральной Азии.

«Большая игра» была впервые упомянута в 1840 году в личном письме Артура Конолли, капитана Бенгальской армии британской Ост-Индской компании, в контексте приобщения Центральной Азии к европейской цивилизации и христианству. Конолли в 1842 году был казнен бухарским эмиром Насруллой, но фраза пережила его и впервые публично появилась в изданной в 1851 году книге сэра Джона Кея «История войны в Афганистане», а затем была популяризирована изданным в 1901 году произведением Киплинга «Ким». Она стала ассоциироваться с приключениями и отчаянной храбростью на службе империи (Российской или Британской) в Центральной Азии, а также с противостоянием между этими двумя державами в регионе.

всякое употребление термина «Большая игра» при описании межгосударственных отношений в Центральной Азии является неверным – оно было неверным в XIX веке, остается неверным и сейчас

Эта фраза подразумевает наличие понятных всем сторонам правил, а также четких стратегических и экономических целей, смеси авантюризма и холодного расчета в достижении этих целей. Также подразумевается, что в игре могли, или могут сейчас, участвовать лишь великие державы, а Центральная Азия является лишь громадной шахматной доской.

Центральноазиатским правителям, государствам и народам также отводится роль массовки, колоритного фона для действий великих держав

Но это никогда не соответствовало действительности даже на пике европейского колониализма в XIX веке. Когда войска Российской империи продвигались все глубже в Центральную Азию, британцы, возможно, думали, что российской стороной движет желание посягнуть на британские владения в Индии. Между тем русских гораздо больше волновали их отношения с центральноазиатскими государствами и народами.

Ни одна из сторон не могла свободно действовать в регионе: обе они сталкивались со значительными логистическими проблемами (например, передвижение армий производилось за счет верблюдов, предоставлявшихся местным кочевым населением) и как минимум сначала обладали лишь очень ограниченными познаниями об обществе, культуре и политике в регионе.

В 1841 и 1879 годах англичане потерпели два катастрофических поражения в Афганистане и ни в одном из этих случаев они не могли объясняться российским вмешательством. Эти поражения нанесли им сами афганцы. Эмир Абдур-Рахман (1881-1901), беспощадный создатель современного афганского государства, использовал британские субсидии и поставки оружия для подавления внутреннего сопротивления, но взамен британцы получили очень мало.

Как показал в своих исследованиях Александр Кули, аналогичная динамика имеет место и сегодня: пять независимых постсоветских государств не могут тягаться с Россией, Китаем или США с точки зрения экономической или военной мощи, но тем не менее они заставляют большие державы играть по «местным правилам» – правилам, которые определяются местной спецификой, включая внутреннюю политику стран региона и характер среднеазиатского общества.

Дешевая экзотика

«Шелковый путь», на первый взгляд, может показаться менее сложным случаем. Под ним подразумеваются сложные многовековые коммерческие и культурные взаимоотношения между Центральной Азией и остальным миром. Тем не менее, этот термин также имеет европейское происхождение, с его помощью стараются ретроспективно навязать упрощенное видение более сложного прошлого. Термин «Seidenstraße» («Шелковый путь») впервые был использован немецким исследователем и географом Фердинандом фон Рихтгофеном в 1877 году. Но, как утверждает Дэниел Вог, Рихтгофен пользовался этим термином «весьма ограничено», применяя его «время от времени лишь в отношении к периоду империи Хань, и только говоря об отношениях между политической экспансией и торговлей, с одной стороны, и географическими познаниями – с другой».

Рихтгофена в первую очередь интересовали отношения между Европой и Китаем, а не то, как торговля и обмен информацией потенциально могли повлиять на Центральную Азию. Он считал, что большинство подобных контактов прекратилось к VIII веку нашей эры.

Этот термин приобрел популярность только в 1930-х годах в основном благодаря произведениям ученика Рихтгофена, шведского исследователя Свена Хедина, который использовал его, чтобы придать романтическую и научную ауру своим успешных упражнениям в саморекламе. Этот налет дешевой экзотики остается в употреблении данного термина по сей день.

Как сказал Ходадад Резахани,

«Шелковый путь – это не только термин из XIX века, но в действительности современное историографическое изобретение,

которое позволяет объединять разные исторические события и рисовать связи там, где их никогда не было».

В реальности «Шелковый путь» был лишь рядом более коротких торговых маршрутов, которые связывали китайскую столицу (Сиань/Чанъань) с различными центрами торговли в Центральной Азии, включая Ташкент, Отрар и Самарканд. Эти центры в свою очередь были связаны с другими пунктами в Индии, Иране и на Ближнем Востоке, а через них с Европой. Никто из торговцев и почти никакие из товаров не совершали полного путешествия из Китая в Европу, да и одного «пути» никогда не было.

Фокусируясь на двух концах пути – Китае и Западе – говорящие имеют тенденцию маргинализировать территории, которые находятся посередине, особенно Центральную Азию, хотя на самом деле Западом для большинства китайских источников была именно Центральная Азия, а не современный европейский Запад.

Чем опасно увлечение «Шелковым путем»

Также, как отмечает Резахани, никто не может точно сказать, где якобы проходил маршрут из Средней Азии к Средиземному морю. Кроме того, принижается тот факт, что шелк почти наверняка не был основным предметом торговли (он производился в Западной Азии как минимум с III века нашей эры), а также то, что Европа тогда и близко не играла в экономике древнего мира столь заметной роли, как сейчас. К тому же культурный обмен вдоль предполагаемого «Шелкового пути» носил религиозный характер и шел он не по маршруту «Европа-Китай»: буддизм попал в Китай из Индии (т. е. шел с юга на север, а не с запада на восток), а несторианское христианство, последователей которого выгнали из римской Сирии как еретиков, распространилось из Сасанидской империи в Иране в Индию и Центральную Азию.

Эти исторические причины являются разумным научным основанием для того, чтобы отказаться от термина «Шелковый путь» как исторической концепции. А современное злоупотребление этим термином дает еще больше оснований. В вышедшем на экраны в 2015 году блокбастере «Меч дракона» Джеки Чан и со своими китайскими солдатами сражается плечом к плечу с уйгурами и индийцами, чтобы защитить Шелковый путь от армии хищных римлян. С исторической точки зрения фильм является полным вздором, но несет очень четкий политический месседж.

когда безжалостное применение политической и экономической власти облекается в привлекательные исторические одежды. Превосходным примером этого является масштабный китайский проект «Один пояс — один путь», о запуске которого Си Цзиньпин впервые сообщил с трибуны в Назарбаев Университете в Астане.

Китайский премьер прямо связал свою инициативу с наследием древнего «Шелкового пути» и представил ее в качестве проекта, основанного на «равенстве и взаимной выгоде, взаимной терпимости и заимствовании знаний друг у друга». Но целью инициативы «Один пояс — один путь» является не обмен товарами, услугами и идеями на равных условиях. Речь идет о создании новых рынков и маршрутов для китайских товаров в Азии, отчасти из-за падения спроса на них в Европе и США. Иными словами, проект этот носит совсем не альтруистический характер.

В этом отношении проект ничем не отличается от многих западных инвестиций в развивающиеся страны. Даже если китайские инвестиции принесут реальные выгоды, позиционирование инициативы «Один пояс — один путь» в качестве «Шелкового пути» никак не помогает нашему пониманию этого термина.

«Большие игры» против «местных правил»

Понятие «катехизис клише» было введено великим Брайаном О’Ноланом в его колонке в Irish Times в 1940-х годах. Для него, как и для Джорджа Оруэлла, клише были «окаменевшими» или «умерщвленными» фразами, которые люди воспринимают, не подвергая их сомнению. «Большая игра» и «Шелковый путь» – не единственные клише, регулярно применяемые в отношении Центральной Азии, но они, несомненно, являются самые стойкими и самыми пагубными.

В то время как термин «Великая игра» сейчас, пожалуй, действительно является не более чем клише – мертвой фразой, используемой писателями, когда им в голову не приходит ничего более подходящего – «Шелковый путь» остается могучим мифом, широко используемым в современных целях, мифом, популярность которого растет как в Центральной Азии, так и в Китае.

Эти два термина объединяет пренебрежение к Центральной Азии и отношение к ней лишь как к сцене грандиозных геополитических проектов

Более того, эти термины и стоящие за ними современные понятия склонны игнорировать способности и интересы жителей региона, концентрируясь лишь на великих державах.

«Большие игры» должны адаптироваться к «местным правилам», которые часто имеют глубокие корни в центральноазиатском обществе и культуре, а «Шелковые пути», которые не смогут приспособиться к местным реалиям скорее всего станут путями в никуда.

Центральная Азия представляет собой регион, одновременно притягивающий и пугающий. Некогда стратегический отрезок Шелкового пути на сегодняшний день находится в определенной степени на периферии международной политики. Территориальная замкнутость, низкие показатели экономического роста, политическая нестабильность, распространение радикального исламизма - это лишь некоторые факторы, объясняющие слабые политические позиции региона на мировом уровне.

Ошибался ли Халфорд МакКиндер, присвоивший ключевую роль «Хартлэнду» с его степными народами? Английский географ, вдохновленный огромными просторами Евразии, его монолитностью, полагал, что развитая система транспортных коммуникаций позволит региону конкурировать с морским державами Мирового острова. Таким МакКиндер представлял расклад сил в 1904 году. Евразийство, как идейное течение, появилось еще в 20-е годы XX века, однако свое политическое наполнение оно получило в 90-е годы, будучи перенятым российскими политическими элитами. Распад СССР поставил перед РФ задачу определить свое место не только в новой мировой политике, но и очертить свое «критическое пространство» на карте. Концепция «Хартлэнда» как нельзя лучше подходила для нового политического мышления, открывавшая новые возможности для объединения дезинтегрированного советского пространства. Некогда запрещенная геополитика стала одной из популярных наук, в рамках которой образовался проект Евразии. Евразийский проект был задуман, и до сих пор является, в первую очередь, политическим проектом, однако он не исключает компоненты экономического сотрудничества и безопасности.

Таким образом, регион Центральной Азии, или «ближнее зарубежье», как он был обозначен в российском политическом дискурсе, вошел в сферу интересов нового государства - РФ. Однако, получив независимость, бывшие республики СССР также получили свободу выбора в плане развития внешней и внутренней политики. Более того, новообразовавшееся геополитическое пространство привлекло внимание и других мировых держав. В данном контексте можно говорить о новой «Большой игре» между влиятельными акторами международных отношений на территории Центральной Азии.

Российское присутствие в «ближнем зарубежье»

Возвращение России в регион предполагало создание институциональной платформы, что выразилось в появлении таких организаций, как ОДКБ, нацеленной на сотрудничество в сфере безопасности, или Евразийский экономический союз, предполагающий создание единого рынка .

Одним из самых развитых направлений сотрудничества РФ со странами Центральной Азии является военное сотрудничество. Соседство с Афганистаном, СУАО предполагает многочисленные угрозы, связанные, прежде всего, с распространением радикального исламизма. Военные базы РФ размещены в Казахстане, Кыргызстане и Таджикистане на основе долгосрочных межгосударственных договоров аренды. Не имея на данный момент экономических и технических возможностей для создания собственного мощного военного потенциала, страны Центральной Азии пользуются помощью северного соседа, интегрируясь тем самым в локальный комплекс безопасности, инициированный Россией.

Различные объединения на территории постсоветского пространства также имеют целью поддержание политических связей на высшем уровне, сформировавшихся еще в советскую эпоху. Лидеры стран ближнего зарубежья - это представители все той же советской политической элиты, назначенные с согласия Москвы. Эти связи активно поддерживаются российской стороной, о чем говорит визит Владимира Путина в Казахстан, Таджикистан и Кыргызстан в феврале 2017 года, направленный на укрепление «геополитической лояльности» . Во-вторых, политическая структура и культура стран Центральной Азии во многом схожа с российской, что благоприятствуют взаимопониманию с обеих сторон и способствуют многостороннему сотрудничеству.

К тому же, со времен СССР сохраняются тесные экономические связи, в частности, связанные с потоками рабочей силы. Так, по данным МВД РФ, на конец 2016″ года только граждан Узбекистана на учет было поставлено более 3 млн человек . Этот факт предоставляет российской стороне преимущество в ходе переговоров с лидерами стран Центральной Азии, когда для достижения согласия используются послабления в области миграционного законодательства в отношении рабочих мигрантов. Так, например, в ходе вышеупомянутого визита в Кыргызскую республику, Президент РФ подчеркнул роль России в экономике страны, обратив внимание на тот факт, что «благодаря вступлению Кыргызстана в ЕАЭС за девять месяцев прошлого года на 18,5% выросли переводы из России киргизских трудовых мигрантов - до $1,3 млрд, что составляет почти треть ВВП страны ».

Крепкие связи России со странами Центральной Азии наблюдаются и в сфере энергетического сотрудничества, сохранившегося со времен СССР, и проявляющегося в деятельности таких крупных компаний как Газпром и Лукойл.

Однако российский проект по созданию Евразийского пространства столкнулся с рядом проблем в данном регионе. В первую очередь, получив независимость, страны Центральной Азии были заинтересованы в создании союза, основанного на сотрудничестве, а не на взаимозависимости. В данном контексте, позиция России в качестве доминирующего игрока в силу своего экономического и военного потенциала может стать препятствием на пути Евразийского проекта.

К тому же, в настоящее время сохранение структурной взаимозависимости различных отраслей России и государств региона пока еще во многом определяется экономико-географической замкнутостью Центральной Азии и монополией России на транзит энергоресурсов из стран региона. Однако широкий потенциал региона, наделенного богатыми углеводородными ресурсами, все больше привлекает другие страны, заинтересованные в их импорте. Борьба за влияние в Центральной Азии ставит вопрос о новой «Большой игре» в регионе.

Поворот Китая «на Запад»

Проект «Один пояс, один путь», запущенный по инициативе председателя КНР Си Цзиньпиня, находится еще в разработке, и хотя был выпущен ряд программ, обозначающий его цели, задачи и сферы действия, до сих пор отсутствуют четкие рамки его деятельности. В общем плане, проект представляет собой долгосрочные амбиции по развитию экономического сотрудничества, внутренней взаимосвязанности и инфраструктурного прогресса Евразийского региона под эгидой КНР.

К тому же, являясь крупнейшим потребителем нефти, Китай, естественным образом заинтересован в ресурсах Центральной Азии, некогда находившихся под монополией СССР. Почти половина китайского импорта нефти приходится на Ближний и Средний Восток , и, таким образом, перед Китаем встает задача его диверсифицировать, что и обуславливает его поворот в сторону западных соседей.

Уточняется, что инициатива КНР не предполагает соперничества с влиянием других акторов или какое-либо ограничение их деятельности в регионе. Тем не менее, можно ли предположить, что проект, опирающийся по большей части на китайские финансовые ресурсы и направленный на развитие стран с относительно низкими экономическими показателями, не несет в себе политической составляющей? Стоит принять во внимание тот факт, что «Один пояс, один путь» - это едва ли не первый проект такого масштаба со времени основания КНР, и его принятие совпадает с тем временем, когда темпы экономического роста Китая заметно снизились по сравнению с показателями, явившимися следствием активного подъема в результате политики реформ и открытости Дэн Сяопина. Более того, на начало XXI века пришлось появление инициативы создания Транстихоокеанского партнерства (ТТП), исключающего участие Китая и нацеленного на создание экономического объединения в противовес КНР. В данном контексте вполне логично предположить, что проект сам по себе - это некий ответ инициативе ТТП, а также реакция на снижение экономического роста. Чтобы дать экономике новый импульс развития, Китай предпринимает «поворот на Запад» в поисках новых рынков сбыта китайских товаров и новых возможностей для инвесторов.

Таким образом, несмотря на свою экономическую направленность, «Один пояс, один путь» неизбежно (или же намеренно) приобретает политический характер. Некоторые эксперты упоминают проект как «план Маршалла» КНР . Данное обстоятельство может привести к столкновению интересов Китая с интересами других стран в целевых регионах, в том числе и с интересами России в регионе Центральной Азии. По мере реализации проекта, «ближнее зарубежье» России может трансформироваться с «ближнее зарубежье» Китая, поскольку экономический потенциал последнего является в большей степени привлекательным для центральноазиатских стран, чем российский.

Вопросы безопасности

«Один пояс, один путь» так же, как и Евразийский проект, неизбежно сталкивается с проблемами безопасности в регионе. Для успешного внедрения этих проектов необходимо обеспечение политической стабильности и поддержание мирной обстановки. Как уже упоминалось выше, приоритет в сфере безопасности и в сфере политических контактов все еще находится на стороне РФ. Тем не менее, КНР также связывают со странами региона некоторые проблемы безопасности. Это, в первую очередь, касается распространения радикального исламизма и уйгурского сепаратистского движения. С момента обретения независимости странами Центральной Азии сепаратистские настроения в регионе значительно усилились, поскольку появилась потенциальная возможность воссоздания уйгурского государства, или Восточного Туркестана, что резко противоречит интересам КНР.

Таким образом, для успешного «внедрения» в регион необходимо наличие двух условий: экономических и финансовых возможностей и владение значительным военным потенциалом. В данном контексте, перспектива объединения усилий КНР и РФ представляется лидерам двух стран оптимальным вариантом.

«Норма» российско-китайских отношений

Поскольку пересечение интересов РФ и КНР в Центральноазиатском регионе в той или иной форме неизбежно, с конца 90-х годов, после официального определения межгосударственной границы, предпринимались попытки оформить и скоординировать амбиции двух стран. «Стратегическое партнерство» (1996«), подкрепленное Договором о дружбе (2001) постепенно эволюционировало в создание официальной институциализированной платформы в форме Организации Шанхайского Сотрудничества, которая на сегодняшний день представляется наиболее оптимальным вариантом для координации деятельности РФ и КНР на территории Центральной Азии. В результате, было определено некоторое понятие «нормы» российско-китайских отношений: равноправные деидеологизированные прагматические отношения, нацеленные на удовлетворение их интересов, в рамках которых каждая сторона придерживается реалистичных ожиданий касательно поведения другой стороны. К тому же, присутствует негласное закрепление приоритета военно-стратегических позиций РФ в регионе и неприпятствие экономическому расширению влияния КНР.

Данная логика лежит в стремление объединить Евразийский проект и «Один пояс, один путь». Один из механизмов по координации деятельности в рамках двух проектов был запущен 25 июня 2016 года Евразийской экономической комиссией и Министерством коммерции КНР. В октябре 2016 года президенты России и КНР вновь подтвердили свои намерения по сотрудничеству. Как отметил министр промышленности и торговли РФ Денис Мантуров, «Россия продолжает переговоры по сопряжению ЕврАзЭС и реализуемого Китаем проекта Экономического пояса „Шелкового пути“ ».

Однако стоит задать себе вопрос: реалистична и выполнима ли подобная инициатива? Разграничение сфер безопасности и экономики, в особенности энергетического сектора, вызывает некоторые сомнения на этот счет.

Тому примером служит основание Четырехстороннего механизма координации и сотрудничества, включающего Афганистан, Пакистан, Таджикистан и Китай. В рамках этого объединения предполагается создание локальной системы безопасности без участия России, что вызвало некоторое недовольство последней. Как отметил в своем интервью газете «Известия» эксперт Центра изучения современного Афганистана Андрей Серенко, речь идет о «создании такого „центрально-азиатского НАТО“ под китайским зонтиком». Безусловно, формат четверки носит менее развитый характер по сравнению с НАТО и, возможно, заслуживает менее критичных оценок, но, тем не менее, он заставляет РФ переоценить свои позиции в регионе по отношению к КНР.

От того, как будут складываться отношения РФ и КНР в регионе, зависят политические и экономические возможности стран Центральной Азии. Во-первых, конкуренция двух соседей позволит повысить уровень экономического развития стран: заинтересованность в энергетическом секторе позволит освоить еще не тронутые запасы углеводородов и привлечь инвестиции в этот сектор. Во-вторых, и РФ, и КНР прилагают усилия по поддержанию стабильности региона и сохранению status quo.

На данный момент, не наблюдается резких противоречий между Россией и Китаем, что во многом объясняется контекстом: политика относительной экономической изоляции России от США и Евросоюза в связи с украинским конфликтом и последующими санкциями, заставляет ее «повернуться на восток», идя при этом на некоторые уступки. Не следует переоценивать и возможности КНР в Центральной Азии. На данный момент, присутствие Китая в регионе еще не достигло тех размеров, которые бы могли представлять угрозу интересам России. Так, например, заведующий Институтом международных исследований Пекинского университета Цинхуа, Янь Сюэтун, считает планы по созданию инфраструктуры в рамках инициативы «Нового шелкового пути» «за рамками возможностей Китая

– josser

Не происходит ли в Центральной Азии возвращение к жизни «Большой игры»? В пользу этого приводят доводы многие специалисты и журналисты, пишущие об этом регионе и его значении для всего мира. Действительно, после завершения холодной войны и появления на свет пяти республик Центральной Азии в большей части посвящённой региону аналитики эта тема является преобладающей.

В 30-х годах XIX века офицер 6-го полка бенгальской туземной лёгкой кавалерии капитан Артур Конолли создал концепцию «Большой игры». Позднее, в 1901 году, английский писатель Редьярд Киплинг увековечил этот термин в своём романе «Ким». В своей основе, «Большая игра» была просто борьбой за власть, контроль над территорией и политическое доминирование, которая шла в XIX веке между Российской и Британской империями в Центральной Азии. Это состязание империй в манёвре и интриге прекратилось в 1907 году, когда оба государства были вынуждены сосредоточить свои ресурсы на более серьёзных угрозах. Британцам пришлось готовиться и принимать меры к сдерживанию возвышения в Европе напористой Германии, а у русских руки были связаны яростной борьбой с японцами в Маньчжурии.

Сегодня, вторжение США в Афганистан и открытие военных баз в Центральной Азии, а также китайская экономическая экспансия в регионе убедили экспертов в том, что новая «Большая игра» уже идёт. О том, что «в регионе бушует» «Большая игра», пишет немецкий журналист Лутц Клевеман. Цитируя бывшего министра энергетики и посла США в ООН в годы Клинтона Билла Ричардсона, Клевеман обращает внимание на то, что США принимают участие в центральноазиатских делах не только ради победы над Аль-Каидой, но ещё и затем, чтобы «диверсифицировать [свои] источники нефти и газа, [а также] не допустить стратегических посягательств со стороны тех, кто не разделяет [их] ценностей». Профессор Университета Джона Хопкинса Никлас Сванстром приходит к тому же выводу и в своей статье «Китай и Центральная Азия: новая Большая игра или традиционные вассальные отношения?» доказывает, что США и Китай втянулись в геоэкономическое соперничество из-за природных ресурсов Центральной Азии. По его словам, «ситуация в Центральной Азии, кажется, развивается в направлении новой версии Большой Игры».

Вопреки общепринятому мнению, цель Китая в Центральной Азии не в том, чтобы вступить в игру с другими региональными державами, а в том, чтобы заручиться поддержкой «стран региона в подавлении антипекинского движения уйгурских националистов», а также в создании условий для инвестиций китайских фирм в энергоресурсы Центральной Азии. Природа щедро одарила центральноазиатские государства запасами нефти и природного газа, и Китай, будучи динамичной экономической державой и вторым по величине потребителем энергии, явно заинтересован в повышении степени своего присутствия в регионе. Усилия Китая по строительству автотрасс, совершенствованию инфраструктуры и железнодорожных путей свидетельствуют о росте вовлечённости страны в дела Центральной Азии. По мере развития связей Китая с центральноазиатскими республиками «его отношения с крупными державами, а именно с США и Россией, могут пострадать», утверждает специалист по региону Кевин Шивс.

Пока такой разворот в стратегии был бы для Китая преждевременным. В настоящий момент Китай сталкивается с множеством внутренних проблем. Например, ему приходится заниматься Тибетом, Синьцзяном и прочими полуавтономными регионами с сепаратистскими настроениями и стремлением к независимости. Наивысшими приоритетами Китая в Центральной Азии должны быть обеспечение безопасности, поддержание региональной стабильности, усмирение уйгурских сепаратистов в Синьцзяне и укрепление экономических связей в регионе.

Для удовлетворения потребностей своего 1,4-миллиардного населения Китай должен вести непрерывный поиск ресурсов по всему миру. Китайские корпорации и государственные компании участвуют в экономической жизни пяти республик Центральной Азии, обладающих огромными запасами природного газа и нефти: Казахстане, Кыргызстане, Таджикистане, Туркменистане и Узбекистане. С учётом живого интереса Китая к вопросам безопасности, а также его энергетических потребностей, в долгосрочной перспективе его взаимодействие со странами Центральной Азии коренным образом расширится. Центральноазиатские государства тоже приветствуют растущую экспансию Китая, так как они пытаются разрушить монополию Россию над транспортными маршрутами. Даже после основания в 2001 году Шанхайской организации сотрудничества Китай не прекращал работу над прокладкой нового Шёлкового пути, призванного соединить Центральную Азию и остальной мир со своим северо-западным Синьцзян-Уйгурским автономным районом. Возвращение Серединного Царства в Центральную Азию должно по всей вероятности произвести изменения в геополитической конфигурации региона – хотелось бы надеяться, что к лучшему.



 

Возможно, будет полезно почитать: