Брюханов директор чернобыльской аэс. Сми авария чернобыль: интервью с виктором брюхановым, бывшим директором чаэс

В чернобыльскую квартиру первого директора ЧАЭС, Виктора Брюханова, расположенную в зоне отчуждения - городе Припять, рядом с АЭС, проложен международный туристический маршрут. И хотя от жилья остались пустые комнаты и выцветшие обои, поток желающих прогуляться «в зону» не иссякает. Все же там, по официальной версии, жил «один из главных виновников самой крупной в мире техногенной катастрофы». Спустя неполных десять лет после аварии выяснилось - Брюханов не виноват. Спустя двадцать лет о нем вовсе забыли. А Виктор Петрович Брюханов жив, живет в Киеве и хотя редко, но наведывается на Чернобыльскую атомную станцию, которую строил «с колышка».

В бывшей своей квартире были?

Один раз, сразу после заключения. Не сдержался. Лучше бы не ходил. Мы с супругой не взяли оттуда ни одной вещи. Пришел - дом нараспашку. Ничего не осталось. Только сломанный стул, и тот не из нашего дома... Слышал, что сегодня там вроде можно посидеть за «моим» рабочим столом. Бред.

Когда вас осудили?

Срок засчитывался с момента ареста - 19 августа 1986 года. Отсидел я полсрока. Благодаря администрации колонии освободился досрочно, в сентябре 1991-го.

Когда вы поняли, что всю вину переложат на вас?

Сразу. Когда меня обвинили в том, что в ночь аварии я был в лесу с женщиной. Хотя все отлично знали, что был дома, а после взрыва сразу же на станцию помчался. Позже, когда посмотрел закон, я понял, что от расстрела меня спасло исключительно то, что организаторы суда не смогли подвести меня под расстрельную статью. Слишком многое указывало на других. Они насчитали максимум - 10 лет.

Где сидели?

Год под следствием в изоляторе КГБ. Во время суда - в обычном СИЗО. После суда - в Лукьяновской тюрьме под Киевом, а потом в колонии общего режима в Луганской области.

Были скидки на то, что вы высокопоставленный заключенный?

Я благодарен следствию за то, что меня сразу поместили в СИЗО КГБ. Это потом я узнал, что такое Лукьяновская, Харьковская и Луганская тюрьмы. Изолятор ГБ - почти курорт в сравнении с ними. Там камеры на двух, максимум на трех человек. Приходилось часто сидеть одному. Как потом узнал, в одиночку сажают только перед расстрелом. Зэки считают, что это самая суровая кара: тихо так, что радуешься, когда слышишь, как звенит воздух.

Правда, что потом вы сами попросились в 70-местную камеру к уголовникам?

Не просился. Просто на пересылке была камера на 30 мест, а нас туда натолкали около 70 человек. Но утряска мне была не такой тяжелой, как ситуация после вынесения приговора. Тогда охранники за мной наблюдали даже в туалете и сидели ночью у кровати. Я спрашивал: «Зачем?» Отвечали как заведенные: «Так положено». Думали, наверное, как бы я на себя руки не наложил. Да я не из тех.

Осужденные знали, кто вы?

Тюрьма - это прежде всего моментальная информация. Я еще не приехал в Луганск, а меня там знали и ждали. Помню, привезли в спецмашине, выхожу, а во двор вывалила вся тюрьма. Смотрят, как на зверька. Я чувствовал себя обезьяной в зоопарке. Потом относились как к поп-звезде - с восхищением, завистью, а по большому счету - с безразличием.

Что вы делали в тюрьме?

Изучал английский. Начальники СИЗО, а потом тюрьмы разрешили жене привозить книги, газеты на английском. Теперь по-английски бегло читаю. Говорю хуже.

А кем работали?

В котельной слесарем. Почти по специальности. Сначала мне предложили заведовать библиотекой или быть главным диспетчером - распределять всех по работам. Должность настолько же «блатная» в уголовном мире, насколько и опасная для жизни. Я отказался. Побоялся не за свою шкуру, а молвы и сравнений с зятем Брежнева Юрием Чурбановым.

После освобождения стало легче?

Какое там. Такие унижения, как при регистрации в милиции или когда ко мне приходили домой и проверяли, не совершил ли я чего, в последний раз испытывал только «на ковре» в ЦК КПУ и в ЦК КПСС. До сих пор не знаю, что хуже: когда милиционер «законно» переворачивает твою квартиру вверх дном в поисках «оружия, наркотиков, валюты». Или когда тебя материт секретарь ЦК КПСС, обещая «повесить за яйца», а ты обязан стоять по стойке «смирно»?

Вам как удалось вернуться в обычную жизнь?

Я сразу поехал в Чернобыль. Встретили тепло. Дали приличное дело - начальник техотдела. А когда исполнилось 60, приехал как-то на АЭС министр энергетики Украины. Говорит: «Зайдите ко мне». И пригласил на должность замдиректора ассоциации внешнеэкономической деятельности при министерстве. Ближе к 70 должность уступил более молодому и здоровому, сам сосредоточился на общественных делах.

Не возникает желания обжаловать решение суда, пусть и двадцатилетней давности? Ведь по мнению многих экспертов, включая академика РАН Бориса Дубовского, «осуждение пятерых сотрудников Чернобыльской АЭС - В.П.Брюханова, Н.М.Фокина, А.С.Дятлова, А.П.Коваленко и В.В.Рогожкина... незаконно и необоснованно».

Кому и зачем это надо? Дело сделано. «Стрелочники» или умерли от лошадиных доз облучения, или, как я, образцово-показательно наказаны. Теребить прошлое некому - нет ни той страны, ни ее граждан. Я для России иностранец, а те, кто еще тихо загибается от радиации, простите за цинизм, не в счет.

Виктор Петрович, как вы относитесь к тезису о том, что официальная версия суда, поддержанная МАГАТЭ и объясняющая чернобыльскую катастрофу ошибками и халатностью персонала ЧАЭС, направлена на сокрытие настоящих причин аварии? А они, причины, в конструктивных недостатках реактора, который изначально был создан не для мирной энергетики, а для атомного оружия?

Я не согласен ни с официальной точкой зрения, ни с тем, что пишут журналисты. На суде высказывались ведущие ученые, конструкторы, представители технической экспертизы прокуратуры. И все защищали честь своих мундиров. Все! Это нагромождение лжи и увело нас от поиска причин аварии. Напомню. На момент создания реактора РБМК-1000 его технологический уровень, возможно, был самым высоким в мире. Но я не возьму на себя дерзость утверждать, будто он использовался для производства атомного оружия. Не знаю. У нас были объекты, куда даже я, директор, был не вхож. Только спецслужбы.

Но уже после того, как познакомился с обвинительным заключением и подписал его, я увидел письмо академика Волкова, сотрудника Института атомной энергетики имени Курчатова. На имя Михаила Горбачева он писал, что не раз обращался к академику Александрову (автору проекта взорвавшегося реактора. - «Профиль») с требованием проектной доработки реактора. Его не услышали. Когда готовился отчет в МАГАТЭ, в состав комиссии из 25 человек вошла группа Госатомнадзора - организации, напрямую заинтересованной в похоронах версии о проектных недоработках реактора. Причем почти половину комиссии составили «дети Александрова» - сотрудники Института атомной энергетики имени Курчатова.

Это правда, что проектанты за то, что «упростили» дорогостоящую систему защиты реактора, получили денежные премии?

Мне об этом неизвестно. Знаю только, что они были отмечены за изобретение реактора, работающего беспрерывно. Что же касается системы защиты, уверен: она должна быть рассчитана на дурака. То есть, что бы ни сделал персонал неверного, техника не должна реагировать. Как японская бытовая техника: если мы на кнопку нажимаем ошибочно, она просто не включается, но не портится и не взрывается. Тем более реактор. У нас же как получилось: когда мы закончили все проверки, нажали кнопку «СТОП», он, вместо того чтобы остановиться, взорвался. Я не физик-ядерщик. Я теплоэнергетик. Попросту - завхоз. Поэтому лишь со своей колокольни могу предполагать: если бы система защиты реактора была нормально сконструирована, аварии бы не произошло.

То есть вы все-таки считаете, что причина аварии в проектных просчетах?

Не хочу себя обелять. Нарушения со стороны персонала были, но они, будь все предусмотрено проектом, привели бы к выходу из строя блока, но не к катастрофе. Кстати, профессор Борис Дубовский, на которого вы ссылаетесь, утверждает, что если бы аварийная защита соответствовала назначению, то ошибки персонала привели бы максимум к недельному простою 4-го блока.

Опасно, что в бывшем СССР до сих пор используются реакторы чернобыльского типа?

Четыре ленинградских, четыре курских, три смоленских - одиннадцать в России. Еще два в Литве на Игналинской АЭС. Как опасно? Давайте считать. После взрыва 1986 года в зараженной зоне нельзя жить 300 лет. Радиоактивный стронций будет разлагаться еще примерно 1000 лет. Я надолго был выключен из дела, потом ослабли связи между странами, поэтому не могу судить о степени безопасности этих 13 реакторов сегодня. Но что касается Чернобыля, могу смело утверждать - с 1989 года и по сию пору ЧАЭС остается самой безопасной из существующих АЭС. От испуга ее просто доделали как надо.

Тогда зачем закрыли?

Обожглись на молоке и дуют на воду. Нужно понять истинные причины катастрофы, чтобы знать, в каком направлении развивать замещающие энергоисточники. Это здравый путь. Мир отошел от чернобыльского шока. Но нельзя ни абсолютизировать то, что мы называли «мирным атомом», ни отвергать его. Наверное, потому, что не только мы - американцы, французы, англичане, японцы,- все скрывают истинные причины аварий на своих АЭС. В этом смысле Чернобыль никого и ничему не научил.

Когда вам стало понятно, что в Чернобыле произошла беспрецедентная катастрофа?

Как и всем - не сразу. Приведу один пример. Когда после взрыва приехал премьер СССР Рыжков, с ним - секретари ЦК КПСС Лигачев и Щербицкий, им докладывал министр энергетики Щербина. Он уверял: «Мы 4-й блок восстановим и сдадим к ноябрю. А 5-й построим к Новому году». Чушь? Ее на стройке смиренно выслушивала элита атомной науки СССР, правительственная комиссия, генерал-полковник, командующий Химическими войсками СССР Стукалов, проводивший в зоне заражения разведку. Думаю, тогда никто не понимал, что произошло. Разве только спецслужбы. Но для меня их данные были и остаются тайной. Если вернуться в прошлое, то микроаварии были и раньше. На Ленинградской АЭС - в 1975 году, на той же Чернобыльской - в 1981-м. Но все скрывалось. О Ленинграде я знал по слухам - от коллег.

Осталась обида?

Она где-то глубоко. Стараюсь не показывать... Да и кому? Те, кто меня окружает, пострадали не меньше, а то и больше моего. А те, кто принимал решение меня засудить... им что? Как с гуся вода. Им на меня, на это интервью, на всех плевать.

Поле аварии вас обследовали врачи?

Как и всех, ни разу. Потом, при заключении под стражу, выяснилось: я получил 250 рентген. Санитарная норма для работника АЭС - 5 рентген в год. Во время ликвидации аварии норму увеличили до 25 рентген в год и в пять раз повысили зарплату. А после тюрьмы - какая радиация? Радуйся, что жив.

У вас есть удостоверение ликвидатора?

Да. Дает право бесплатного проезда в автобусе.

Мешает фамилия «того самого Брюханова»?

Мне нет. Дочь, слава богу, ее поменяла, когда вышла замуж. За сына и внуков, бывает, боюсь, потому что в справедливость не верю.

А кому или во что верите?

Так в жизни получалось: все, о чем мечтал, сбывалось. Близкие, супруга не отвернулись после взрыва... Грех жаловаться и гневить Всевышнего. Единственное... Перед апрелем 1986-го меня приглашали строить АЭС на Кубу, в Венгрию звали, еще куда-то. Уже не вспомню. Не знаю, почему отказывался. Наверное, судьба. В нее и верю.

Как полагаете, когда-нибудь мир узнает правду о Чернобыле?

Думаю, нет. Упущено время. Истину мы не узнаем не потому, что кто-то ее скрывает. Ее не могут понять. А по горячим следам, когда это было возможно, этого не захотели сделать.

Http://www.profile.ru/items/?item=18814

Виктор Брюханов: «Из партии меня исключили прямо на заседании Политбюро ЦК КПСС»
Владимир ШУНЕВИЧ, «ФАКТЫ»
07.07.2012

Ровно 25 лет назад, 7 июля 1987 года, в Чернобыле начался суд над руководителями Чернобыльской атомной электростанции, которых обвинили в нарушении правил эксплуатации взрывоопасного объекта, что привело к одной из крупнейших катастроф ХХ века
В первую ночь Чернобыльской аварии 26 апреля 1986 года от взрыва четвертого реактора погибли два человека. До конца года от острой лучевой болезни умерли 28 пожарных и работников станции. За прошедшие четверть века от катастрофы пострадало почти девять миллионов человек, треть из них - граждане Украины, в том числе около 400 тысяч детей. Печальный счет до сих пор растет.

Чернобыльская авария поделила жизнь многих людей, эвакуированных с зараженных радиацией территорий, на два периода, которые они сами называют «до войны» и «после войны».

«Чернобыль - наша общая вина!» - сказал на заседании Политбюро ЦК КПСС председатель Совмина Николай Рыжков»

Главными виновниками аварии правоохранительные органы, руководимые чиновниками из ЦК КПСС, назвали эксплуатационников - руководство и персонал станции. Заявления специалистов о конструктивных недостатках норовистого реактора РБМК во внимание приняты не были.

Директора станции Виктора Брюханова, главного инженера Николая Фомина и его заместителя Анатолия Дятлова осудили на 10 лет. Начальник реакторного цеха Алексей Коваленко получил три года, начальник смены станции Борис Рогожкин - пять лет, а инспектор Госатомэнергонадзора Анатолий Лаушкин - два года лишения свободы. Уголовные дела против начальника смены четвертого блока Александра Акимова и старшего инженера по управлению реактором Леонида Топтунова были прекращены в связи с их смертью вскоре после аварии. Большинства из тех, кто дожил до суда, уже нет в живых.
В Киеве живет 76-летний Виктор Петрович Брюханов. Он отсидел в тюрьме пять лет. Был досрочно освобожден из-за острой лучевой болезни. И сейчас очень болен, говорит с трудом, а телевизор только слушает - значительно ухудшилось зрение. Но «ФАКТАМ» согласился рассказать некоторые подробности тех событий.

Суд проходил в бывшем райцентре Чернобыль, - вспоминает бывший директор атомной электростанции. - Согласно действовавшему в те времена законодательству дело должно было рассматриваться близко к месту совершения преступления.

Дело рассматривали 18 рабочих дней. Заседания начинались в 11 часов утра (чтобы многие его участники успели приехать к началу из Киева) и заканчивались в 19 часов. Всего было допрошены 40 свидетелей и с десяток потерпевших.

- Виктор Петрович, еще до суда, в июне 1986-го, вас вызвали в Москву, на заседание Политбюро ЦК КПСС…

Заседание длилось восемь часов без перерыва на обед. Председатель Совета министров СССР Николай Рыжков сказал: «Мы все вместе шли к этой аварии, в ней - наша общая вина…» А член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев начал возмущаться, что строительство ЧАЭС было развернуто под Киевом якобы без ведома Политбюро. Совершеннейшая неправда! Ни один такой объект не строился без ведома Политбюро. Третьим выступал я. Михаил Горбачев спросил, слышал ли я об аварии на американской АЭС «Тримайл Айленд». Я ответил, что да. Больше генсек ничего не спрашивал. Министру энергетики вынесли выговор, председателя Госкомитета по надзору за атомной энергетикой сняли с работы. Меня исключили из партии. Об этом сообщили в телевизионной программе «Время». В Ташкенте с моим младшим братом жила наша старенькая мама. Брат запретил ей смотреть телевизор. Но соседки проболтались, что Витяньку исключили из партии и сняли с должности. У мамы не выдержало сердце - разорвалось.

- Вашу жену Валентину Михайловну эвакуировали вместе с другими жителями Припяти.

Да, недели две я не знал, где супруга находится. А она вернулась из эвакуации на станцию, стала проситься на работу. Тогда многие наши вернулись. Но устраивать их было уже некуда. Говорю Вале: «Если возьму тебя, придется устраивать и жен других сотрудников». И она, бедная, уехала в Щелкино, на строительство Крымской АЭС. Лишь позже, когда меня уже арестовали, ее снова взяли на родную ЧАЭС.

«Никогда не соглашусь со словом «эксперимент» даже в кавычках. Никакого эксперимента не было»

Даже среди специалистов причины аварии назывались разные: высокопоставленный работник ЦК КПСС по телефону приказывал провести проверку, сколько электричества для внутренних потребностей станции могут выработать вращающаяся по инерции турбина и ротор отключенного от сети генератора. А диспетчер «Киевэнерго» требовал, в свою очередь, повысить мощность генератора, поскольку в сети падала частота…
- Да не могло такого быть! Это технический нонсенс. Никто не мог давать такую команду и тем более выполнять ее. Мы же не самоубийцы. Авторы разных версий причин аварии, а их уже существует 110 (!), видимо, пользуются тем фактом, что сменные журналы, в которых фиксировались все поступающие на блок команды и действия персонала, исчезли сразу после аварии.

А поднимать мощность останавливаемого на ремонт блока (это я о диспетчере энергосети) - нет-нет-нет! Он мог перенести на сутки-другие день остановки. И вывод четвертого блока действительно был перенесен на сутки. Возможно, именно этот факт превратно истолковали.

- Так что же за «эксперимент» проводился на четвертом блоке?

Я никогда не соглашусь со словом «эксперимент» даже в кавычках. Никакого эксперимента не было! Проводилась обычная плановая работа, предусмотренная регламентом. На любой станции - то ли атомной, то ли тепловой, когда блок выводится в ремонт, проверяют работу всех систем… В том числе и систем защиты - чтобы определить, что ремонтировать.

В ту ночь перед специалистами стояла задача выяснить: как, сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для главных циркуляционных насосов, подающих воду для охлаждения реактора, когда будет отключен турбогенератор за счет выбега, то есть остаточного вращения по инерции его ротора. Понимаете? Допустим, возникла необходимость выключить турбогенератор, вырабатывающий ток для потребностей народного хозяйства и для внутренних потребностей станции (работы оборудования и, в частности, подачи воды для охлаждения реактора). Реактор ведь надо охлаждать!
Такие регламентные работы предусматривались проектом реактора. И они за год до этого были успешно проведены на третьем блоке - перед тем как выводить его в плановый ремонт.

- А на других станциях с аналогичными реакторами - Ленинградской, Курской, Игналинской?

Не знаю, эти станции более старые. Их системы могли отличаться от наших. И вполне возможно, что в их проектах подобные испытания просто не были заложены. А это уже издержки пресловутой закрытости нашей отрасли, когда засекречивалось буквально все. О каких-то технических новшествах мы зачастую узнавали только благодаря личному знакомству с руководителями и специалистами.

- Но следствие и суд должны были знать об этом!

Зачем? Чтобы дело развалилось? Многие коллеги мне сочувствовали, считали и считают, что виноваты были не мы, эксплуатационники, а несовершенство техники. Аргументы тех, кто нас обвинял, не выдерживали критики. Поэтому в день последнего заседания партийные власти организовали какое-то совещание, на которое в обязательном порядке вызвали весь руководящий состав и ведущих специалистов станции, чтобы те, кто мог выступить в нашу защиту, не попали на суд и не мешали вершить расправу.

«После того как Виктора осудили, следователь сказал мне, что я могу с ним развестись»
- На ваш взгляд, какая же все-таки причина аварии?

Многие склоняются к тому, что виноваты недостатки реактора. Когда я, уже находясь в заключении, знакомился с делом, обнаружил в нем копию письма одного сотрудника Института атомной энергии имени Курчатова Михаилу Горбачеву. Ученый жаловался генсеку на академика Александрова, к которому он дважды письменно обращался по поводу того, что реактор РБМК несовершенен, его нельзя эксплуатировать. Академик все эти обращения проигнорировал.

- На станцию приезжали академики Велихов, Легасов. Вы с ними говорили?

Нет, меня к ним не допустили. Очень правильно сказал недавно бывший министр энергетики Украины Виталий Скляров: надо потребовать от МАГАТЭ, чтобы дало наконец официальное заключение о действительных причинах аварии.

- Как относились к вам коллеги, бывшие подчиненные после того, как вас сняли с должности?

Люди отнеслись к нам по-разному, - вступает в разговор жена Виктора Петровича Валентина Михайловна. - Когда взорвался реактор, телефон у нас дома не умолкал. Муж уехал на станцию. Я была дома с детьми. И тут начали звонить сотрудники, знакомые: «Вы дома?» И так - до эвакуации. Многих интересовало, не уехала ли… Ведь потом о нас всякую грязь писали. Особенно Владимир Яворивский постарался.
Но многие сочувствовали. Помню, после суда, когда Витю увели, стою, плачу. А одна женщина подходит, обнимает: «Валюша, миленькая, но он ведь у тебя жив. Это главное!»

- Вы были красивой цветущей женщиной. И вдруг мужа осуждают на десять лет. К вам никто не сватался?

Мне было тогда 48. Следователь сказал: «Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак». А я ему: «Нет, я дождусь его! Вы мне лучше скажите, как деньги получить со сберкнижки». На все ведь наложили арест, а у меня не было ни копейки. Нас эвакуировали в одних платьицах.

Когда Виктор сидел, я вернулась на ЧАЭС. Спасибо, главный инженер Николай Штейнберг и другие ребята помогли. Я попросила Николая Александровича, чтобы разрешил мне работать без выходных. После аварии у нас на станции смена работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. А я - по целому месяцу. Пока «скорая» не увезла в больницу. Было очень плохо и физически, и морально. Но понимала, что надо жить ради детей и мужа. И выкарабкалась.

Нет, у меня никогда и мысли не было бросить мужа! Еще в дни, когда шел суд, встретила я в Киеве судью, судившего Виктора и его коллег. И он неожиданно сказал: «Вы знаете, впервые встречаю такого подсудимого - выдержанного, спокойного. Хотя чувствуется, что переживает. Настоящий мужик! Но поймите меня правильно…» Что я могла ответить? Хотелось сказать: не судите, да не судимы будете!

Я понимал, что должен нести ответственность за случившееся, - продолжает Виктор Петрович. - Система в нашей стране такая. Но приговор показался мне слишком суровым. Сидел в колонии общего режима в Луганской области пять лет. Работал слесарем котельной. Коллеги, осужденные со мной, тоже отбыли по полсрока. Трое из них - заместитель главного инженера, начальник цеха и инспектор - уже умерли.

- Что помогло вам выжить, не спиться, не сойти с ума? Ведь, кроме всех бед, и с зэками приходилось общаться?

Да, процентов 95 из тех, кого я там видел, трудно считать людьми. Но я держался от них подальше, в их игры не играл, никого не трогал, и меня не трогали. Больше всего мне помогла поддержка семьи и друзей. Знал, что родилась внучка, радовался. Но увидел ее, лишь когда вышел на свободу. Девочке было уже пять лет. Не сразу деда признала. Сейчас она уже офицер милиции.

Мне снова предлагали работать на ЧАЭС. Однако здоровье уже не позволяло каждую неделю ездить туда из Киева. Спасибо, друзья помогли устроиться в компанию «Укринтерэнерго» заместителем генерального директора.

Однажды меня пригласили в Дом офицеров в Киеве на торжественное собрание, посвященное 25-летию атомной энергетики. Вдруг вызывают на сцену что-то там вручать. И тут весь зал встал и начал аплодировать. Я был поражен и едва сдержал слезы. То же было потом и на ЧАЭС.

- Вы тогда побывали и в Припяти?

Да лучше бы не ездил. Город, который сам строил, никому больше не нужен. Квартира разграблена, дверь вырвана с мясом. Даже старых фотографий на память не осталось.

…Фотографироваться для газеты Виктор Петрович категорически отказался: «Я уже нефотогеничен. А лучшие наши фото пропали в Припяти…»

Спецкор “МК” встретилась с теми, кого назначили стрелочниками за самую страшную техногенную аварию ХХ века

Масатаки Шимидзу и Виктор Брюханов. У этих имен длинный радиоактивный след. Один — президент компании-оператора аварийной АЭС “Фукусима-1”, другой — бывший директор Чернобыльской атомной электростанции. Национальная ядерная катастрофа и личная трагедия в их жизни случились с разницей в 25 лет. После того как Шимидзу не появлялся на публике в течение несколько недель, поползли слухи о его самоубийстве. Многие уже “похоронили” и Брюханова. После двух инсультов Виктор Петрович живет затворником в отдаленном микрорайоне на окраине Киева. В 1986 году депутат, лауреат и орденоносец был объявлен преступником, получил 10 лет лагерей. Вину за взорвавшийся реактор, гибель 30 человек, причиненный ущерб в два миллиарда рублей переложили исключительно на оперативный персонал и руководство станции. Через что пришлось пройти бывшему директору ЧАЭС Виктору Брюханову и пятерым его подчиненным — в материале специального корреспондента “МК”.

Бывший директор ЧАЭС Виктор Брюханов.

“Жизнь дала трещину — еду на Троещину” — так говорят киевляне об отдаленном жилом массиве на левом берегу Днепра. В этот спальный микрорайон Киева, а также в Харьковский массив и на улицу Правды заселили после аварии работников Чернобыльской атомной электростанции.

— Киевляне смотрели на нас косо: мы отобрали у них 3,5 тысячи квартир, — говорит бывший замдиректора ЧАЭС по кадрам Иван Царенко. — Идея назвать улицу Припятской поддержки у местных не нашла…

Родители запрещали детям сидеть за одной партой с “чернобыльскими” ребятишками. И из припятских школьников сформировали отдельные классы. В ходу был анекдот: “Колобок, Колобок, я тебя съем!” — “Не ешь меня, Волк, потому что я не Колобок, а ежик из Чернобыля”. Не смеялись только жители города энергетиков.

— Мы эвакуировались с документами из горкома последними. Конечно, успели нахвататься черт знает чего... Когда вечером перед отъездом я помыла голову — вся ванна была усеяна волосами, — говорит жена Ивана Царенко Валентина.

В поликлиниках медицинские карточки “чернобыльцев” стояли на отдельных полках. От приезжих шарахались как от прокаженных. Они сбились в диаспору, образовав отдельную припятскую нацию. И правда о катастрофе у них была своя. В отличие от той, что представил общественности в 1987 году Верховный суд СССР.


Рабочие будни электростанции.

“Это судьба нас догнала”

— 25 лет прошло, а ночь на 26 апреля до сих пор стоит перед глазами, — говорит Иван Царенко. — ЧАЭС за отчетный год была признана лучшей в системе Минэнерго СССР. Был уже подписан указ о награждении станции, орден Ленина должны были вручить к первомайскому празднику. Для передачи опыта к нам приехали заместители директоров всех ведущих атомных электростанций страны. Вот ведь судьба собрала… А во втором часу ночи рвануло.

Директор Чернобыльской атомной электростанции Виктор Брюханов этот страшный апрельский день спокойно вспоминать не может. Сразу зашкаливает давление. После двух перенесенных инсультов он практически ничего не видит, слова даются ему с трудом. Его глазами и устами стала жена — Валентина Михайловна. О недавнем обследовании мужа она так и говорит: “Нам поставили десять уколов. Мы прошли курс иглоукалывания”. С Виктором Петровичем они одно целое, вместе уже более полувека.

— 26 апреля 1986 года Виктору позвонил ночью начальник химического цеха: на станции что-то случилось, — говорит медленно, с расстановкой Валентина Брюханова. — Муж пытался связаться с начальником смены, но на четвертом блоке никто не брал трубку. Распорядился всем должностным лицам собраться в бункере, в штабе гражданской обороны. Заскочил в дежурный автобус. От города Припять до станции — два километра. Потом мне признался: “Увидел срезанную взрывом верхнюю часть четвертого блока и сказал вслух: “Это моя тюрьма”.

Знаете, это ведь судьба нас догнала. В 1966 году мы оказались в эпицентре разрушительного землетрясения в Ташкенте. Чудом спаслись. Весь город и окрестности лежали в руинах. Тогда решили: надо уезжать из Узбекистана. И ровно 20 лет спустя после ташкентского землетрясения — день в день, 26 апреля, случилась авария на ЧАЭС. Беда пришла так же, ночью.

“Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”

Четвертый энергоблок предполагалось заглушить 24 апреля. При остановке реактора был запланирован эксперимент. Следовало выяснить, хватит ли механической энергии генератора до момента, когда запасной, резервный дизель-генератор выйдет на нужный режим.

— Это были обычные регламентные работы, предусмотренные проектом реактора, — говорит Иван Царенко. — За год до этого подобные испытания уже проводились на третьем блоке — перед тем как его выводить в плановый ремонт.

Заказчик эксперимента — “Донтехэнерго”. Ее представитель Геннадий Метлемко заблаговременно прибыл на станцию. Все документы были подписаны и согласованы.

25 апреля в час ночи персонал приступил к снижению мощности реактора. В 14.00, согласно утвержденной программе, была отключена система аварийного охлаждения реактора. И в этот момент диспетчер “Киевэнерго” потребовал задержать отключение четвертого блока. 12 часов реактор работал с отключенной системой аварийного охлаждения. В 23.10 было продолжено снижение мощности. В 1.23 начался эксперимент — оператор нажал кнопку аварийной защиты. Это было предусмотрено ранее на инструктаже и сделано для глушения реактора вместе с началом испытаний по выбегу турбины в штатном, а не аварийном режиме. Но тепловая мощность реактора вдруг скачком начала расти. С интервалом в несколько секунд раздались два взрыва.

Много раз потом работники станции спрашивали ученых: “Как может аварийная защита не глушить, а взрывать реактор?” Ответ мог быть только один: так реактор был сконструирован.

— Брюханова обвиняли в том, что в первый день он передал в Киев справку о заниженном уровне радиации…

— Надо было найти крайнего, вот его и нашли, — говорит Иван Царенко. — Первые замеры делали работники станции, но все приборы вышли из строя из-за больших доз радиации. У нас был отдел внешней дозиметрии, который возглавлял Корабельников. Он докладывал Брюханову, какая обстановка в Припяти. На основании предоставленных им данных Виктор Петрович и составлял отчеты. Их подписывал инженер по физике, а рядом всегда сидели секретарь парткома станции и заведующий отделом Киевского обкома КПСС.

Брюханов первым заговорил о необходимости эвакуировать население. Председатель Припятского горисполкома и секретарь горкома партии возразили: “Приезжает правительственная комиссия, пусть она и принимает решение”.

— Первое, что председатель правительственной комиссии Борис Щербина бросил в лицо Виктору, было: “Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”, — вспоминает Валентина Брюханова.


Виктор Брюханов с женой (слева) и внучкой.

“Вы арестованы. Так будет лучше для вас”

Только годы спустя рассекретили протокол заседания Политбюро ЦК КПСС от 3 июля 1986 года с пометкой: “Сов. секретно. Экз. единственный. (Рабочая запись)”. Разговор был откровенный. Выяснилось, что реактор РБМК-1000 обладал рядом конструктивных недостатков. Зам. министра энергетики Шашарин отметил, что “люди не знали, что реактор может разогнаться в такой ситуации. Можно набрать десяток ситуаций, при которых произойдет то же самое, что и в Чернобыле. Особенно это касается первых блоков Ленинградской, Курской и Чернобыльской АЭС”. Академик Александров признался, что “свойство разгона реактора — это ошибка научного руководителя и главного конструктора РБМК”, и попросил освободить его от обязанностей президента Академии наук и дать возможность доработать реактор. Прозвучало, что в 11-й пятилетке на станциях допущены 1042 аварийные остановки энергоблоков, в том числе 381 — на АЭС с реакторами РБМК. Эта информация предназначалась для высшего руководства страны, для внутреннего пользования. Народу через газету “Правда” объявили: “Авария произошла из-за ряда допущенных работниками электростанции грубых нарушений правил эксплуатации реакторных установок”. Советская техника должна была оставаться самой надежной в мире. “Стрелочники-вредители” были найдены. Закрутилась судебная машина. Брюханова вызвали в Москву, на расширенном заседании Политбюро ЦК КПСС исключили из партии. Когда его старая мать в Ташкенте узнала, что старшего сына сняли с должности, у нее остановилось сердце. А 13 августа Виктора Петровича взяли под стражу. Сначала вызвали в Генеральную прокуратуру. После беседы следователь объявил: “Вы арестованы. Так будет лучше для вас”.

— Арестовали и мужа, и счет на сберкнижке, куда он положил свои отпускные деньги. А эвакуировали нас в одних платьях, — говорит Валентина Брюханова. — Только в конце августа попала в свою квартиру в Припяти. Первым в дверь вошел дозиметрист. Разрешил взять кое-что из вещей и книги. Каждый том мы протирали тряпкой, смоченной слабым раствором уксусной кислоты. Верили, это может спасти от радиации.

— Год, пока длилось следствие, Виктор сидел в следственном изоляторе КГБ один, — говорит Иван Царенко. — В одиночку обычно сажали перед расстрелом. При заключении под стражу выяснилось, что он получил 250 рентген, при санитарной норме для работника станции 5 рентген в год. В первые дни после аварии он сутками не уходил с ЧАЭС, работал в подвале и наверху. Несколько раз поднимался на вертолете с членами правительственной комиссией над взорванным ректоромю Где стоял столб свечения, было более 3,5 тысячи рентген.

Заместитель главного инженера станции по эксплуатации Дятлов, который находился в момент аварии в помещении пульта управления 4-м энергоблоком, с открытыми незаживающими ранами полгода пролежал в 6-й московской больнице. После выписки в санаторном лечении ему отказали. Следствие требовало его ареста. А он за время болезни потерял 15 килограммов, заново учился ходить. Но 4 декабря его переселили в каземат. Не сделали скидку на здоровье и 50-летнему главному инженеру станции Николаю Фомину. В конце 1985 года он врезался в сосну на своем “жигуленке”, сломал позвоночник. После длительного паралича с подорванной психикой вышел на работу, за месяц до чернобыльского взрыва. В камере СИЗО он разбил очки и стеклами пытался вскрыть себе вены.

“Открытый” суд в закрытой зоне

Суд проходил в Доме культуры в Чернобыле. Здание спешно отремонтировали, на окна повесили решетки.

— “Открытый суд в закрытой зоне” — так было сказано в прессе, — вспоминает президент Союза “Чернобыль Украины” Юрий Андреев. — Попасть внутрь можно было только по спецпропускам. Журналисты были допущены дважды: чтобы услышать в первый день обвинительное заключение и в последний — приговор. За 18 дней выступило 40 свидетелей, 9 потерпевших и 2 пострадавших. Подробности и обстоятельства аварии обсуждались на рабочих заседаниях. На скамейке подсудимых находились: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, его заместитель Дятлов, начальник реакторного цеха Коваленко, начальник смены станции Рогожкин и инспектор Госатомэнергонадзора Лаушкин.

— Их судили по статье 220 УК УССР — за неправильную эксплуатацию взрывоопасных предприятий. Но атомные электростанции ни по одной инструкции не относились к взрывоопасным объектам, — говорит Иван Царенко. — Это сделала судебно-техническая экспертная комиссия задним числом.

Было ясно: суд решит так, как уже решили наверху. Брюханова, Фомина и Дятлова приговорили к 10 годам лишения свободы. Рогожкину дали 5 лет лагерей, Коваленко — 3, Лаушкину — 2. Приговор обжалованию не подлежал. Материалы дела и сведения об аварии засекретили.

— Начальника смены блока Сашу Акимова, оператора реактора Леню Топтунова и начальника смены реакторного цеха Валеру Перевозченко тоже бы посадили. Но они умерли, — говорит Юрий Андреев. — Их женам и детям не преминули напомнить: ваши мужья и отцы — преступники. Каждому пришла по почте бумага из прокуратуры: “Уголовное преследование прекращено на основании статьи 6 п. 8 Уголовно-процессуального кодекса УССР 28 ноября 1986 г.”. Смерть спасла ребят от позора.

— Для Брюханова приговор в 10 лет стал шоком, — говорит Иван Царенко. — Он по натуре очень сдержанный. Все переживал в себе.

Позже признавался родным: “Если бы для меня нашли расстрельную статью — расстреляли бы не задумываясь”. В ночь после приговора бывшего директора ЧАЭС ни на минуту не оставляли одного. Около узкой шконки охранник поставил стул и не спускал глаз с арестанта. Даже в туалет он ходил под наблюдением. В изоляторе опасались, что Брюханов наложит на себя руки.

— Старшая наша дочь, Лиля, была кормящей матерью. Четыре месяца спустя после катастрофы она родила Катю. Год, что шло следствие, мы Лилю оберегали, не говорили, что папа в следственном изоляторе. Она только знала, что ему нельзя звонить, — делится с нами Валентина Брюханова. — А тут наконец 31 июля, в виде исключения, нам дали свидание с Виктором.

Можно было присутствовать только двум взрослым и одному несовершеннолетнему. Лиля, приехавшая из Херсона, сказала: “Я обязательно пойду”. И сын, и я тоже очень хотели увидеть Виктора. И тут вдруг наш младший, Олег, закричал: “Мне только 2 августа исполнится 18, я еще ребенок”. Как мы прыгали от радости, что он тоже пойдет! Пришли, сели к стеклу — перегородке. Витя год не видел детей и все просил: “Олег, встань!” А сын вымахал в десятом, выпускном классе, изменился сильно. Потом говорил: “Лиля, встань, Валя, встань…” Смотрел на нас во все глаза и смахивал слезы с лица. Я вообще не могла вымолвить ни слова, боялась разрыдаться. На следующий день, 1 августа, сын пошел сдавать экзамен по математике в институте — и, конечно, ничего не написал. Было очень тяжело. Спасибо главному инженеру Николаю Штейнбергу, который помог вернуться работать на ЧАЭС. Смена после аварии работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. Я попросила разрешить мне работать без выходных. Начало скакать давление, плохо было и физически, и морально. Помню, пришла к врачам, они тогда на теплоходах базировались. И вот одна, доктор Гурник, встряхнула меня за плечо: “А ну-ка, возьми себя в руки! У тебя семья”.

К нам ведь относились по-разному. Были те, кто неприязненно шипел вслед, но многие сочувствовали. Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти. Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: “Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля”.

9 октября мы получили квартиру на Троещине. Киевляне считали этот район выселками, а мне он понравился, я большой город не очень люблю. Вставала с зарей, с ранней весны до осени ходила на реку, вода мне силы давала.

Замер радиации в чернобыльской зоне.

Каждому свой срок велик

А Виктор Брюханов и еще пятеро работников ЧАЭС пошли по пересылкам. Были камеры на 30 мест, куда пихали по 70 человек. Лукьяновская, Харьковская, Луганская тюрьмы… Рубашка с биркой, головной убор с “романтическим” названием “пидерка”. И до твоих бед никому нет дела — каждому свой срок велик. Но даже за решеткой были свои радости. Впервые за год они увидели зеленые деревья, воробьев.

Информация об этапировании бывшего директора Чернобыльской АЭС долетала вперед Брюханова. Поглазеть на “главного виновника катастрофы” на плац вываливала вся зона.

— Приспособился жить и на зоне, — говорит Валентина Михайловна. — Виктор был человеком неприхотливым. Он вырос в многодетной семье. Учась в институте, по 18 часов мог стоять у чертежной доски. Когда кто-то “горел” , бежал к Виктору. Он многим делал и дипломы, и курсовые. Ему и в голову не могло прийти просить за это деньги. Вот и в колонии многим помогал.

Чтобы не свихнуться, Виктор Петрович начал за решеткой изучать английский язык. Вскоре читал классиков в подлиннике. От “блатной” и опасной должности главного диспетчера, что распределял зэков по работам, отказался. Работал в котельной слесарем, занимался разработкой документации по реконструкции котельной.

— Жили тем, что в письмах вспоминали самые счастливые годы жизни. Мы ведь познакомились с Виктором в Ангрене, где оба работали на ГРЭС. Помню, в журнале увидела фамилию Брюханов — еще подумала, какая дурацкая фамилия. Не дай бог… И сама вскоре стала Брюхановой.Машины, которые шли с гор, привозили охапки диких тюльпанов. Виктор заставлял цветами все подоконники.Слушали соловьев в орешниках. Потом, уже в Припяти, как-то купались 9 апреля и вдруг видим: из воды выплывают два лося, идут по песку, отряхиваются.

Тюрьма не смогла перечеркнуть прошлого. Следователь еще после суда обмолвился: “Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак”. Валентина Михайловна тогда едва сдержалась, чтобы не нагрубить в ответ. Ей было 48 лет, Виктору — 52. Когда сын Олег женился, Брюханова отпустили на месяц домой. К тому времени он уже отбывал наказание не на общей зоне, а в колонии-поселении в Умани.

— Виктор ходил молча по киевской квартире, кругом все было для него новое. Вечером нагрянули друзья и коллеги. Откуда только не приехали. Глядя на исхудавшего Витю, заходили на кухню, где мы с дочкой резали салаты, начинали плакать. Я шипела: “Ну-ка, уберите все слезы, чтобы он не видел. Ему нужна поддержка, а не жалость”.

— Сыграли свадьбу. Наша дочь вышла замуж за сына Брюханова, — говорит Иван Царенко. — Мы стали сватами. Потом я Виктора Петровича на своей машине уже каждые выходные привозил домой. Мы заезжали в отделение милиции, ставили отметку: прибыл, потом — выбыл. Все это было очень неприятно. Но везде к Брюханову относились с уважением. Он “на химии” работал диспетчером на строительстве, ценился как знающий инженер. Никто не считал его преступником.

“С вещами на выход!”

Окончательное: “С вещами на выход!” — прозвучало для Виктора Брюханова в сентябре 91-го. Освободился досрочно. Так же отбыли половину срока и остальные пять обвиняемых по “чернобыльскому делу”. Борис Рогожкин уехал в Нижний Новгород. У Николая Фомина в 1988 году, после двух лет содержания под стражей, развился реактивный психоз. Его отправили в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных ЮН 83/14. Потом, по настоянию родственников, перевели из тюремной больницы в гражданскую психиатрическую клинику в Тверскую область. Одно время он работал на Калининской АЭС. Врачи лишь на время облегчают ему страдания.

Брюханов после освобождения сразу поехал в Чернобыль. Встретили на станции его очень тепло, назначили начальником техотдела.

А когда Виктору Петровичу стукнуло 60 лет, министр энергетики Украины Макухин пригласил его на должность заместителя начальника объединения “Интерэнерго”. Брюханов занимался договорами на поставку электроэнергии за границу, побывал в командировках в Венгрии, Японии, Германии. Работал до 72 лет, и только когда зрение упало, вышел на пенсию.

— 27 октября 1997 года в Славутиче отмечали 20 лет со дня пуска ЧАЭС. Нас тоже пригласили, — рассказывает Валентина Михайловна. — Когда Виктора вызвали на трибуну, зал весь поднялся, хлопали так, что у меня заложило уши.

— А что мы с Брюхановым сейчас имеем? — вопрошает Иван Царенко. — Удостоверение ликвидаторов первой категории, инвалидность. Дают 332 гривны на усиленное питание. По закону нам должны платить восемь минимальных пенсий. Но закон не работает. Должны давать бесплатные лекарства. Но не дают. Обиды у Виктора Петровича не осталось, он говорит: “Чернобыль — это мой крест на всю жизнь”.

Троих из бывших сидельцев уже нет в живых. Дятлов ушел из жизни в 64 года от сердечной недостаточности. Коваленко умер от рака. Та же неизлечимая болезнь подкосила и Лаушкина. На свободе он не прожил и года. “Юра не успел получить прописку в Киеве — его не хотели хоронить на местном кладбище, — рассказывает Юрий Андреев. — Пока не вмешалась организация ветеранов Чернобыльской атомной станции, его тело больше недели лежало в квартире”.

В 1991 году вновь собравшаяся комиссия Госатомнадзора СССР пришла к заключению, что Чернобыльская авария приобрела катастрофические масштабы вследствие неудовлетворительной конструкции реактора. Не нашли подтверждения и многие из обвинений, которые были ранее выдвинуты в адрес персонала станции.

— Вы верите, что Виктора Брюханова и пятерых работников станции реабилитируют?

— Суд-то был союзный. Кто этим будет сейчас заниматься? — говорит Валентина Михайловна. — Сил уже нет, жизнь прожита. У Виктора два инсульта было, левая сторона отказывает. Мы осенью проходили лечение. Мужу уколы делали вокруг глаз, 10 ампул — 1000 гривен. Он очень страдает, что не может читать и разгадывать любимые кроссворды. Телевизор только слушает, а видит одни контуры. Нужна операция по восстановлению сетчатки. Но ее делают только в четырех странах мира. Кому мы сейчас нужны?..

Киев—Москва

(1935-12-01 ) (83 года)

Брюха́нов Ви́ктор Петро́вич (род. 1 декабря (1935-12-01 ) , Ташкент , СССР) - бывший директор Чернобыльской АЭС .

Биография

После окончания в 1959 году энергетического факультета Ташкентского политехнического института работал на Ангренской ТЭС (Ташкентская область) в должностях дежурный деаэраторной установки, машинист питательных насосов, помощник машиниста турбины, машинист турбины, старший машинист турбинного цеха, начальник смены, начальник турбинного цеха.

В 1966 года приглашен работать на Славянскую ГРЭС (Донецкая область), где проработал до 1970 года в должностях старший мастер, заместитель начальника котельно-турбинного цеха, начальник этого цеха, заместитель главного инженера.

Член КПСС с 1966 года. Делегат XXVII съезда КПСС (1986). В период с 1970 по 1986 год неоднократно избирался членом бюро Киевского областного, Чернобыльского районного и Припятского городского комитетов партии, депутатом Чернобыльского районного и Припятского городского Советов народных депутатов.

С апреля 1970 года по июль 1986 года - директор Чернобыльской АЭС имени В. И. Ленина. После аварии в 1986 году отстранён от должности директора и с июля 1986 года по июль 1987 года - заместитель начальника производственно-технического отдела ЧАЭС.

3 июля 1986 года решением Политбюро ЦК КПСС «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями» исключен из рядов КПСС.

29 июля 1988 года постановлением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР приговорён к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовом учреждении общего типа.

С августа 1992 года проживает в Ватутинском (ныне - Деснянском) районе города Киева. С февраля 1992 года работник государственного предприятия «Укринтерэнерго». Участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (категория 1). Инвалид II группы.

Награды

Лауреат республиканской премии УССР (1978). Награждён: орденом Трудового Красного Знамени (1978), орденом Октябрьской революции (1983), медалями «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина» и «Ветеран труда», Почётной грамотой Верховного Совета УССР (1980).

Семья

  • Жена - Валентина Михайловна, инженер-энергетик, В 1975-1990 годах - старший инженер производственного отдела ЧАЭС, ныне на пенсии.
    • Сын - Олег (родился в 1969 году), инженер цеха ТАИ ТЭЦ-6, киевлянин.
    • Дочь - Лилия (родилась в 1961 году), врач-педиатр, жительница

Виктора Брюханова можно считать одним из отцов Чернобыльской АЭС. Он строил станцию с нуля и возглавлял ее вплоть до катастрофы 1986 года.
Во время ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Виктор Брюханов получил облучение 250 бэр (при годовой норме 5 бэр). А спустя несколько месяцев оказался на скамье подсудимых в качестве одного из главных обвиняемых в трагедии. Директора и четверых его коллег приговорили к десяти годам лишения свободы, из которых он отсидел пять. Двое из осужденных скончались, еще один оказался в психиатрической больнице. Сейчас Виктор Петрович с супругой живет в обычной квартире на Троещине. Ему уже 75. Почтенный возраст и полученная доза радиации дают о себе знать: ветеран энергетики плохо видит, выходит из дома редко, в основном в больницу. Говорит, накануне 25-й годовщины трагедии вспоминается многое из пережитого, и воспоминания эти очень тяжкие… «Я начинал строительство Чернобыльской АЭС в 1970 году. При мне забивали колышки на ее месте», - вспоминает Брюханов

Если вернуться в то время, вы бы согласились вновь возглавить станцию?

В. Б. Если бы я знал, что значит быть директором строящейся АЭС, никогда не пошел бы на эту должность. Это все равно, что быть мальчиком для битья. Регулярно проводились заседания бюро обкома, на которые приглашали меня как заказчика, а также представителей проектных и строительных организаций. Мы отчитывались о ходе выполнения плана. И что бы ни произошло, всегда неправ заказчик. Утвержденный план не выполнялся. Первый энергоблок мы должны были пустить еще в 1975 году, а пустили в 1977-м, потому что изначально не был учтен огромный объем работ. Если в 70-м на выполнение монтажных работ выделили всего 30 тыс. рублей, то в 1978–1980 годы ежегодно давали по 120–130 млн. рублей. Средства немалые даже для Советского Союза.

Высшее руководство страны часто интересовалось ходом строительства?

В. Б. А как же! Это же была крупнейшая станция в мире! Не раз приезжал Щербицкий (первый секретарь ЦК Компартии Украины. - Weekly.ua), секретарь обкома часто бывал… Но основной контроль был все-таки со стороны Министерства энергетики СССР, которому мы подчинялись. Заместитель министра Владимир Буденный бывал на стройке каждый месяц, привозил начальников главков. Проводились оперативные совещания: на них заслушивалась информация о ходе строительства, рассматривались причины, которые его тормозят.

Вас подгоняли, требовали работать ударно?

В. Б. Все подобные стройки назывались ударными. И без контроля по партийной линии просто не могло обойтись. Такая была жизнь…

Когда вы подписывали акты о сдаче в эксплуатацию первого и последующих блоков Чернобыльской АЭС, были ли какие-то опасения относительно ее надежности?

В. Б. Нет-нет! И в мыслях такого не было! Все оборудование (в частности, реактор) проходило военную приемку в России. А вы понимаете, что такое военная приемка…

Станция казалась безобидной, мы думали, она будет работать всегда.

Запуск Чернобыльской станции был огромным достижением. Достаточно сказать, что впоследствии за год мы вырабатывали столько электроэнергии, сколько вся Чехословакия - 24 млрд. кВт·ч. Каждый блок практически весь год работал на полную мощность. Ни одной такой станции в мире не было, как наша.

Обустройство Припяти, по всей видимости, тоже легло на ваши плечи?

В. Б. В этом вопросе меня больше всего поражал обком партии и лично первый секретарь обкома. Его строительство города интересовало больше, чем станции! Например, в последние годы (перед аварией. - Weekly.ua) он говорит: давайте построим 50-метровый бассейн, чтобы можно было проводить международные соревнования. Притом что четыре бассейна уже работали. Расходы на строительство объекта никого не волновали, ведь финансирование АЭС и прилегающего города вело союзное министерство. Но у меня был финансовый план, в котором не были предусмотрены затраты на бассейн, и в нем ничего нельзя было менять! Или: давай строить ледовый каток, чтобы можно было международные соревнования проводить. Как? Во всей Украине не было объекта такого класса, а я должен был построить его в этом маленьком городке!

Как же вы выходили из ситуации?

В. Б. Ну, как-то выкручивался, приходилось на ходу менять планы… Проблем было много. Например, по проекту в Припяти был предусмотрен один крупный магазин. А где люди будут питаться, покупать продукты? Надо было решать и такие вопросы.

В целом на строительство города ушло более 200 млн. руб. Первая очередь обошлась в 90 млн. (когда были построены первые два блока на АЭС), вторая - еще в 120 млн.

Представьте себе: в городе численностью 50 тыс. человек было четыре школы, восемь детских садов, отличное благоустройство. Все хотели попасть к нам.

Наверное, и зарплаты на станции были неплохие?

В. Б. Они были такими же, как на других станциях Союза. Кроме оклада мы платили своим работникам премию - 40% ежемесячно. Инженер зарабатывал 150 руб., начальник цеха - 200, и это без учета надбавки. У меня как у директора было 350 руб., а когда количество работающих энергоблоков достигло четырех, мне установили зарплату 450 руб.

В первые годы работы АЭС были внештатные ситуации, предвещавшие беду?

В. Б. Все работало четко, надежно, устойчиво. Никаких подозрений и плохих ожиданий не было. К тому же мы помнили высказывание академика Александрова*, что станция безопасна, с ней никогда ничего не может случиться…

После сдачи в эксплуатацию четырех блоков мы начали строить еще два. В 1986 году уже начался монтаж реактора и турбин пятого блока. Ожидали, что он будет запущен в 1987-м, а на следующий год - шестой.

Уже тогда рассматривалась возможность строительства на противоположной стороне Припяти еще одной атомной станции. Ведь собрался большой коллектив строителей: считайте, 25 тыс. человек. Им надо было после пуска шестого блока чем-то заниматься. Если бы все было благополучно, наверняка начали бы строительство еще одной АЭС.

О событиях на Чернобыльской станции в ночь трагедии ходит много слухов. Как же было на самом деле?

В. Б. Блок выводили в капитальный ремонт. При этом проводились проектные испытания одной из систем обеспечения безопасности. На первом и втором блоках подобной схемы не было, лишь на третьем и четвертом. До этого мы уже осуществляли такую проверку на третьем блоке, все прошло нормально. На четвертом - не удалось. Сотрудники станции предпринимали те же самые действия, все шло нормально, но уже при остановке случился взрыв…

Как вы узнали об аварии?

В. Б. В полвторого ночи мне позвонил встревоженный начальник цеха: «Виктор Петрович, на станции что-то случилось, вы знаете?». Я тут же начал звонить на станцию, но начальника смены найти не смог - никто не брал трубку. Тогда я быстро оделся, сел на дежурный автобус и поехал на станцию. А подъезжая, увидел, что нет верхней части строения реактора. Я сразу же дал команду собрать весь руководящий персонал (вплоть до заведующих детскими садами) в помещении гражданской обороны и побежал на блок.

Вы сразу поняли, что произошло?

В. Б. Мы понимали, что дела плохи, но не думали, что настолько. Ведь это мог быть взрыв водорода, а навесные панели над реактором просто обрушились… Подойти к самому реактору было невозможно - там была сумасшедшая радиация. Мы попытались качать воду, чтобы охладить реактор, но все было бесполезно.

Только когда на станции начала работу правительственная комиссия, я с военными и представителями конструкторской организации поднялся над энергоблоком на вертолете и увидел, что верхняя плита реактора стоит ребром. Подтвердились наихудшие опасения…

Какие действия были предприняты в первую очередь?

В. Б. На станции уже работала правительственная комиссия, я был отстранен от ликвидации и последствий. Сыпали песок, бор…

Вместе с другими работниками я выехал в пионерский лагерь в 40 км от станции. Оставались еще три энергоблока (помимо взорвавшегося. - Weekly.ua), за их состоянием нужно было следить. Поэтому, как и прежде, из лагеря нас возили автобусами на работу. Восемь часов поработал на станции - сменяешься. Как обычно.

Неужели все добровольно ехали, зная об опасности для здоровья?

В. Б. Трусов, беглецов не было. Все были патриотами станции, любили ее, защищали. К тому же люди знали, как вести себя, куда нельзя ходить…

Конечно, были и героические случаи. Помню, как замначальника электроцеха Александр Лелеченко, понимая, что опасно оставлять генераторы с водородом, провел необходимые работы по его вытеснению, пробыв длительное время в условиях высокой радиации. В результате получил большую долю облучения и скончался в больнице в Москве.

Часто говорят о том, что население Припяти не было эвакуировано вовремя…

В. Б. Когда меня судили, это было одно из обвинений… Я на суде говорил, и вам могу повторить: в городе, как и на станции, был штаб гражданской обороны, у него - начальник. Также был начальник штаба города - председатель горисполкома. А еще начальник гражданской обороны области - председатель облисполкома. Где они были, почему не эвакуировали людей? Почему я виноват? Я свой персонал вывез со станции вовремя.

А в горисполкоме и облисполкоме были осведомлены о реальном положении дел?

В. Б. Конечно! В ночь аварии я сразу все доложил и потребовал эвакуации. Известил всех, начиная от горкома партии, горисполкома, облисполкома, до профильного министерства Украины и главка в министерстве энергетики СССР. Все знали, что случилось.

По-вашему, власть пыталась замалчивать аварию?

В. Б. Областные власти, да и не только они, боялись паники. Днем 26 апреля нас собрал зампредседателя облисполкома Маломуж. Он говорил: «Не паникуйте, приедет правительственная комиссия, будем решать!».

Что говорить, если министр энергетики, приехав в составе правительственной комиссии, дал команду составить график включения в работу разрушенного четвертого блока к ноябрьским праздникам! Тогда все так были воспитаны системой, попросту врали… Пока не приехала правительственная комиссия и ее председатель не дал команду эвакуировать население, никто этим вопросом не занимался.

Сейчас, через 25 лет, вы можете назвать причину трагедии?

В. Б. На мой взгляд, это недостатки реактора. Система защиты не срабатывала так быстро, как это было необходимо. Подтверждением этому может служить то, что сразу после аварии на реакторах такого типа по всему СССР (на других блоках Чернобыльской станции, Курской, Смоленской и Ленинградской АЭС) было увеличено быстродействие защиты и проведено еще три десятка мероприятий. Но ведь необходимые параметры можно и нужно было предусмотреть заранее, еще на стадии конструирования. Значит, что-то упустили!

То есть вы считаете, вины персонала не было вообще?

В. Б. Думаю, никакой. Взять хотя бы ядерное топливо: его изготавливали на российском заводе «Электросталь». Могли и здесь в чем-то ошибиться, ведь и проблемы были не со всем реактором, а только с его четвертью. Сегодня предположений может быть масса, но их никто не подтвердит. И что было на самом деле, мы уже никогда не узнаем.

Вы пытались донести свою позицию руководству министерства, страны?

В. Б. В начале июня меня вызвали в Москву на заседание политбюро, где рассматривался вопрос Чернобыльской АЭС. Оно проходило в большом кабинете, как сейчас помню: метров 40–50 в длину и 20 - в ширину. Во главе стола Михаил Горбачев, рядом - члены политбюро. Первым докладывал председатель правительственной комиссии, вторым - заместитель министра энергетики, третьим Горбачев вызвал за трибуну меня.

О чем был ваш доклад?

В. Б. Изложил свое видение произошедшего. Минут 15 докладывал. После чего Горбачев спросил меня: «Вы слышали об аварии на американской станции «Три-Майл Айленд»?».

Я сказал, что читал, в курсе дела. Больше вопросов не было.

Почему Горбачева интересовала американская станция?

В. Б. Его надо спросить. Наверное, потому что это была единственная АЭС на тот момент, где произошла серьезная авария.

Кто-то из докладчиков поддержал вашу позицию?

В. Б. Только наш замминистра. Другие докладчики повесили всю вину на персонал. А кто там был? Министр машиностроения, председатель Госатомнадзора… Все они - заинтересованные лица. Ведь конструкторы подчинялись Министерству машиностроения, естественно, против себя никто ничего не скажет. По окончании докладов Горбачев объявил: исключить Брюханова из партии. Замминистру энергетики и главе Госатомнадзора объявить выговор и снять с работы. Министру поставить на вид. А когда я вернулся в пионерлагерь в Припяти, на моем месте уже работал другой человек. Никто даже не предупредил. А вскоре пришла повестка в прокуратуру Украины. Около двух недель я письменно отвечал на вопросы. Листов 50, наверное, исписал. Затем, в один из дней, меня снова вызвали. Следователь традиционно задавал вопросы, после чего предъявил обвинение. Я его не признал. После обеда он вернулся с двумя людьми. Меня вывели, посадили в машину и повезли в СИЗО КГБ.

Боялись, что вы сбежите?

В. Б. Я этот вопрос задавал следователю. Он ответил: «Так лучше будет для вас». Почему лучше - не знаю. Может, потому что срок следствия засчитывается как отсидка, а ведь следствие длилось год…

Затем был суд. Поначалу я отказывался от адвоката, зачем он мне? Но жена настояла. Примечательно, что экспертами выступали представители научных и конструкторских учреждений. Конечно, они указали на персонал. Защищали мундир, что им еще оставалось?

Каким был окончательный приговор?

В. Б. За то, что не эвакуировал жителей Припяти, мне дали пять лет. За нарушение взрывобезопасности станции - десять. В ходе судебных слушаний я им говорил: какая взрывобезопасность? Покажите хоть одну страницу в проекте станции, спросите у проектировщиков: где написано, что какой-то объект на станции взрывоопасен? Нет такого. Ни одного слова подобного нет!

Я прекрасно понимал: просто нужно было найти какую-то статью, чтобы меня осудить. Заранее было понятно, что меня накажут. Еще в тот момент, когда я увидел, что верхняя часть строения реактора отсутствует. Я сразу понял, что меня будут судить, что буду сидеть. Если бы нашлась подходящая статья, меня бы расстреляли. Ведь надо было показать Центральному комитету партии, всему миру: вот, мы нашли виновника. А разве может наука хромать в Советском Союзе? Она самая передовая в мире…

Тяжело переживали заключение?

В. Б. Во время следствия мне пришлось сидеть в одиночной камере СИЗО, хотя там обычно сидели или смертники, или валютчики. Приходил начальник, извинялся, что не может никого подселить… После приговора просидел месяц или два в СИЗО на Лукьяновке, потом попал в колонию в Луганской области. Там работал слесарем при котельной.

Тем не менее вы отсидели только пять лет…

В. Б. Три года отбыл в колонии. Затем меня отправили, как в народе говорят, на «химию». Вывезли в Умань, сдали в общежитие, где я мог самостоятельно ходить на работу, только отмечаться каждый раз надо было… А через пять лет суд принял решение об условно-досрочном освобождении. Хотел снова на Чернобыльскую АЭС попасть. Но мне предложил работу в госкомпании «Укринтерэнерго» (ныне занимается экспортом электроэнергии. - Weekly.ua), я согласился и работал там до выхода на пенсию.

Правильным ли было решение об остановке Чернобыльской АЭС в 2000 году?

В. Б. Понимаете, сразу после аварии станцию превратили в кормушку. Например, секретаря директора пригласили на работу из самого Владивостока. Почему? Потому что на станции после аварии был установлен пятикратный оклад. На станцию пришли люди, которые смогли договориться, пришли за большими деньгами. Доверять станцию каким-то проходимцам, конечно, нельзя было. В этом контексте я однажды сказал, что ее надо было закрыть сразу после аварии… Правда, энергоблоки на Чернобыльской АЭС после реконструкции могли бы работать и сегодня. Тем не менее Украина пошла на поводу у западных стран, поверив обещаниям, что будут выделены средства для постройки компенсирующих мощностей. Но ведь ничего подобного не произошло.

Какой урок должен извлечь мир из трагедии на Чернобыльской АЭС?

В. Б. Гринписовцы сегодня предлагают использовать энергию ветра, солнца… Но это мелочи, вопросы электроснабжения страны так не решить. Поэтому хочет кто-то или нет, но атомная энергетика будет развиваться, без нее никуда не деться. Конечно, стоит подходить к эксплуатации АЭС с большим вниманием. Можно надеяться, что после аварии в Фукусиме будут еще более внимательны.

Виктор Петрович Брюханов

В 1959-м окончил энергетический факультет Ташкентского политеха, после чего работал на Ангренской ГРЭС (Ташкентская область).

С 1966 по 1970 год трудился на Славянской ГРЭС (Донецкая область), прошел путь от старшего мастера до заместителя главного инженера.

С апреля 1970 по июль 1986 года - директор Чернобыльской АЭС им. В. И. Ленина. После аварии в 1986 году отстранен от должности директора.

В сентябре 1991-го досрочно освобожден.

С февраля 1992 года работал на госпредприятии «Укринтерэнерго» до выхода на пенсию.

Женат, имеет дочь и сына.



 

Возможно, будет полезно почитать: